Сегодня для Эльзы выдался, пожалуй, один из самых тяжких дней в жизни. Виной всему стал этот злосчастный талон «на гвардейский обед», неизвестно, по какому сатанинскому решению переданный именно ей. Пока она вполне мирно беседовала с седым пареньком из доменного цеха, ела аппетитную кашу со сливочным маслом, ее соплеменницы, несчастные подруги, оказывается, замерзали на тридцатиградусном морозе, проклиная «сволочную девку». Как позже рассказала Маргарита, вохровцы, недосчитавшись номера «258», затворили ворота, закутались в тулупы, напустили на себя безразличный вид, как бы говоря, сами ищите свою девчонку, а мы пока покемарим, солдат, как известно, спит, а служба идет. Однако уже через полчаса заволновались. Капитан Кушак самолично организовал поиски. Когда же старшина с напарником приволок ее, женщины накинулись, ако звери, посыпались оскорбления, пинки и зуботычины, никогда прежде не замечала за землячками такой безоглядной жестокости, били по лицу, колотили дружно по спине. Вохровцы же стояли в сторонке и ехидно посмеивались. Да и перед самым отбоем недобрыми словами принялись вспоминать ее «треклятого» отца, сошедшую с ума Гретхен. Стиснув зубы, она терпела оскорбления, мысленно твердя про себя: «Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его».
В бараке ей все казалось мрачным и постылым. Соседки продолжали дуться, отворачивались от нее. Одна только толстая Маргарита осторожно протянула ей кружку кипятка, но пить Эльза не могла: распухли разбитые в кровь губы. С трудом взобралась на крутые нары, легла на свое тряпье, закрыла глаза и стала мысленно торопить время, скорей бы вырваться на волю, забыть о дневном кошмаре, напиться свободы, как живой воды, и тогда, не сомневалась, наутро станет намного легче.
Однако вскоре Эльзу позвали в кабинет начальника режимной зоны. Капитан Кушак был не один. Справа от двери сидел человек в белом халате. Капитан предложил девушке раздеться до пояса, и врач, так определила Эльза, принялся смазывать шрамы и ссадины какой-то вонючей мазью, прикладывал примочки. Затем присел к столу и написал медицинское заключение, попросил капитана расписаться, затем привели двух ссыльных, и они тоже поставили свои подписи. Для какой цели сие было сделано, Эльза так и не поняла. Вернулась на свое место, легла на спину…
Последним земным звуком, который Эльза уловила уплывающим сознанием, был отрывистый и короткий лай сторожевых псов возле бараков заключенных. Наконец, и псы угомонились. И пришел ее час. Неслышно, как во время спектакля, стали раздвигаться стены промерзлого барака, левая его часть вместе с тумбочкой, керосиновой лампой и столиком дежурной вроде бы оставалась на месте, а правая половина бесследно растаяла. Эльза, затаив дыхание, стала высвобождаться из телесной оболочки, сама не предпринимала никаких усилий, лишь смиренно и облегченно подчинялась некоей высшей силе. На краткое мгновенье ощутила крохотную заминку, будто зацепилась за что-то булавка, наверное, помешала ночная рубашка. Но вот, наконец, и знакомый полукруглый канал и свет в дальнем его конце. Рук совсем не ощущала, лишь мысленно делала движения пловца брассом, будто разрезала руками бархатистую гладь Волги. О, превеликое счастье! Безбрежный океан раскинулся перед девушкой, и впервые Эльза разглядела звезды. Они замерли, как на огромной панораме звездного мира. Ничто не двигалось кроме нее. Эльза то поднималась к Большой Медведице, то плыла к созвездию Гончих Псов, то вдруг опускалась к синим зубчатым горам, совершенно отчетливо видела на склонах оранжевую серу. Потом она очутилась на красной земле и впервые встретила живое существо. Это был иссохший старик с блестящим посохом в руке. Спокойно, как сама вечность, он смотрел вдаль и совсем не удивился ее появлению.