И ВСТРЕТИЛИСЬ ДВА ИЗГНАНИКА
В доменном цехе даже зимой жара, как в экваториальной Африке, хотя давным-давно горновые вышибли все стекла, чтобы хоть сквозняки дали приток свежему воздуху. Но все напрасно. Дым, копоть, окалина с головы до ног покрывали горновых, желобщиков, газовщиков и водопроводчиков, и не спасал людей даже холод за стенами цеха.
Борис Банатурский мало-помалу втягивался в тяжкую доменную работу, привыкал к нечеловеческим нагрузкам, не успевал за работой улавливать дни, забыл, какой на дворе месяц и даже год. Круглые сутки стояли в глазах чумазые лики, всполохи выпускаемого из леток чугуна. Днем — плавки, вечерами — поиски тепленького местечка под вентилятором. Казалось, ничего уже не в состоянии удивить, всполошить, воскресить память. Однако 31 декабря 1942 года запомнился ему во всех деталях. После обеда на литейный двор цеха въехала черная «эмка», из нее тяжело выбраться и зашагал, опираясь на трость, сам начальник комбината. Его тотчас окружила невесть откуда взявшаяся свита. Был начальник в генеральской шинели, папахе, тяжко, с присвистом дышал. Генералу было жарко и, видимо, душно, возле горна распахнул шинель и ослепил стоящих на смене блеском орденов.
Бригаду Вальки Курочкина собрали прямо в литейном пролете, оставив у печей подменных. Прежде чем начальник комбината успел раскрыть рот, знакомый уже Борису генерал Каримов быстро и ловко раздал ребятам талоны на «гвардейский обед». Начальник комбината, сняв перчатку, прошел вдоль неровного строя чумазых ребят, каждому пожал руку, каждого поздравил с наступающим 1943 годом — годом великих побед и свершений. Затем приостановился, чтобы перевести дух. Каримов был тут как тут, протянул генералу чистый платок, чтобы тот вытер зачерневшую ладонь.
— Сынки мои! — простуженным басом проговорил генерал, и от этого теплого обращения слеза пробилась у Бориса. — Хочу объявить вам свой приказ: «Фронту нужен металл, много металла. Поэтому с завтрашнего дня доменному увеличен план еще на семь процентов. Чем смогу отплатить вам, сынки мои, за сию сверхчеловечную работу? Сам не знаю. Пусть вознаградит вас сознание того, что вы приближаете победу. А я… — глянул в сторону Каримова, — сто литров молока выделяю, да талоны на доппаек, все, что могу, все, что могу… Далее, как обычно, генерал призвал собрать в кулак все силы, волю, умение, утроить трудовое напряжение, проявить классовую сознательность. В этом месте кто-то из подручных качнулся и тихо сполз на землю, потерял сознание. Его оттащили за печь, в тепло и затишье. Генерал, заметив потерю, нахмурился, однако, промолчал. Прошел осматривать агрегаты, но дальше литейного двора не пошел, дабы не смотреть на изрядно прохудившиеся печи.