— Виделись. Года за два до начала войны Советский Союз и Германия, я слышала, заключили какое-то важное соглашение и тогда к нам, в Поволжье, стали часто приезжать немцы оттуда, из фатерлянда, всякие дальние родичи, однофамильцы и просто любопытные богатеи. Товаров в магазинах стало столько, что глаза разбегались, потом все пропало. Сначала товары, потом … — Эльза не договорила, вскинула свои золотисто-голубые одурманивающие глаза и замолкла. И повинуясь непонятному, но властному порыву, взяла Бориса за руку. И он, инвалид, доселе безразличный к радостям жизни, примирившись со своей жалкой участью убогого, вздрогнул, кровь прилила к лицу и закружилась голова, но совсем не так, как прежде кружилась от недоедания, от гнилого воздуха. А Эльза, будто сказочная фея, которой известны секреты обольщения, продолжала опутывать Бориса своими чарами, которых он боялся и ждал одновременно, она протянула руку к его заношенной кроличьей шапке, сняла ее и осторожно погладила Бориса по ожившим на мгновенье седым волосам, опустила руку ниже и невесомо провела по давно немытому лицу, будто снимая черную маску и высвобождая первородное, чистое обличье, видимое ей одной.
— Можно, я буду звать тебя Элей? — Столь счастливая мысль пришла к Борису неожиданно, будто ангел-хранитель, довольный его сегодняшним поведением, шепнул на ухо подсказку. Он наивно предположил, что забыв настоящее немецкое имя девушки, как бы отделится сам и отделит ее от позорной нации, снимет с души часть неосознанной, но гнетущей вины.
— Зови, если тебе так хочется. — Эльза как бы осторожно выглядывала из полумрака, присматривалась к совсем иному парню, в которого превратила Бориса она.
— Какие у тебя поразительные руки, — тихо произнес Борис и не узнал собственного голоса, словно оробевший нищий просил подаяния у важного богача. — И глаза.
— Глаза, как глаза. — Если бы он видел, как Эльза расцвела от его малозначительных слов. Ведь, как и он, предполагала, что жизнь кончилась, что она, мослатый немецкий волчонок, попала в жизненную клетку к таким же, как она, изгоям, и ее теперь можно любому тыкать палкой в бок, а вместо конфет бросать за решетку бумажные фантики.
— Как легко и просто с тобой говорить, совсем, как с русской девушкой, — Борис опять запоздало догадался о новой оплошке, как ни скажет доброе слово, оно переворачивается злым, будто ангел-хранитель улетел на время, уступив его душу сатанинской силе, сам не понимал, почему доверяется немке, почему встреча оставляет такой тревожный и волнующий след. — Так мы идем в доменный?