«Ах, все понятно! — воспылала негодованием Лиза. — Типичный журналистский прием: пишут о каком-нибудь громком нераскрытом преступлении и рядом упоминают невинных людей, и получается, будто и они запачканы, однако этого пока никто нс может доказать… А вы докажите! Докажите, прежде чем поливать грязью! Да, мой папа — не нищий из подворотни, ну так что же? Из-за этого его нужно убийцей обзывать? Нет, вы покажите, кто из-за него пострадал. Никто? Значит, это все ваши фантазии, а в цивилизованной стране на вас подали бы в суд».
Вернувшись на страницу поиска, Лиза нажала заголовок следующей статьи, которая называлась, по ее мнению, с дешевой вычурностью: «Мертвый дом властителя Приволжска». Положив холодные пальцы на веки усталых глаз, Лиза ненадолго отвернулась от монитора, пока компьютер грузил очередную страницу с картинками, а когда повернулась, чуть не шарахнулась. С экрана на нее таращилось самое безумное, какое можно только вообразить, лицо, с перекошенным черным ртом, с глазами, в остекленелости которых читалось не то долгое страдание, не то всемирная злоба. «Клевета! — заранее решила Лиза. — Видят, что нормальные люди ничего плохого о Глебе Плахове не говорят, поэтому вытаскивают всяких ненормальных». Так она подумала… и начала жадно пожирать строчки заведомой клеветы. В названии и лице с фотографии было что-то неотразимо гадостное, то, что притягивает, как… как свет. При чем тут свет, какой свет, откуда он выплыл? Если речь идет о гадости, скорее, нужно было сказать «как тьма». Лиза темноту не любила, она ее с детства боялась. В темноте могло скрываться все, что угодно, и Лиза слабо верила взрослым, которые твердили как заведенные, что все мирно, спокойно и никаких чудовищ за шкафом нет.
«Когда я шел туда добровольно, то надеялся, что меня, как обещали, излечат от моего страшного пристрастия, — читала Лиза. — Я мечтал о том, как пере-стану приносить близким страдания; превращусь в нормального полноценного человека. Но, пройдя приволжский концлагерь, я полностью утратил человеческое, что во мне было. Я не знаю, жив ли я еще, потому что как может считать себя живым тот, кто побывал в аду?»
Статья, подписанная унисексовой фамилией Шаповал, в мрачных тонах повествовала о принудительном излечении наркоманов в рамках отдельно взятой Приволжской области. По утверждению доверенного лица губернатора Валерия Ягупова, лишение нарко-гиков в сочетании с трудотерапией и радостным мировосприятием творят чудеса, позволяя добиваться девяностапятипроцентного исцеления — результат, который не снился ни одной специализированной клинике в мире! Губернатор приглашал зарубежных гостей, показывал им чистые светлые домики на природе, счастливых обитателей, которые спешили поделиться вестью о том, какими безнадежными наркоманами они были раньше и какие великие изменения к лучшему с ними произошли под чутким руководством Ягупова, которого все запросто звали Валерой. Они молчали только о том, что не могут рассчитывать когда-либо выйти за пределы этого рая, потому что их рабский труд успешно использовался на тяжелых опасных работах. Если кто-то сваливался и умирал от напряжения, которое могло бы стать смертельным не только для изнуренного больного организма, его заменял следующий, взятый по разнарядке. Людям, никогда в наркомании не замеченным, подбрасывали наркотики только для того, чтобы пополнялась бесплатная рабочая сила! А если кто-то смел написать письмо на волю или откровенно поговорить с постоянно посещавшими «клинику будущего» журналистами, он мог стопроцентно ожидать пыточного подвала, помещавшегося в цокольном этаже каждого уютного домика. В подвале связывали, помещая голову между ногами, избивали резиновыми палками, «ставили ежа», втыкая сотни шприцев в ягодицы и оставляя так на сутки и дольше… Впрочем, «ежа» могли ставить и просто так, ради удовольствия охранников, весело гоготавших: «Ну что, будешь еще колоться? То-то! Не говорите, что вас здесь не лечат!» Вот на таком страшном фундаменте зиждилось благополучие Приволжской области.