– Лучников! – белесыми глазами уставился на него Генрих. – Расставить по двору, на стенах, на башнях лучников и приказать им стрелять в голубей, выбить всех до единого. И вокруг дворца, и в Бамберге, и всюду, где буду!
Бить этих тварей, жирных, мерзких, вражьих…
Барон приковылял к окну, выглянул во двор, прислушался, все понял.
– Не стоят воши печеной эти голуби, император.
– Перебить всех. И чтоб не прилетел сюда больше ни один! Держать лучников в готовности всегдашней, с натянутой тетивой, – так велю!
Императрица, освеженная сном, бродила по дворцовым залам и комнатам среди спящих людей, беспорядка и запустения. Вошла в покой, где стояли император и Заубуш, не замеченной ими, услышала последние слова Генриха, молча подошла к окну, выглянула, как перед тем император и Заубуш, сказала, ни к кому не обращаясь:
– На окна садятся ангелы, и грешно их прогонять…
Барон предусмотрительно исчез, Генрих никак не мог сообразить, откуда взялась здесь Адельгейда.
– Адельгейда… – пробормотал он смущенно.
– Как вам спалось, император? – спросила она ласково.
– Император не спит, он и ночью исполняет свой долг…
– Перед кем? – полюбопытствовала она теперь уже лукаво.
– Перед государством.
– Это трудно?
– Весьма.
– А перед жизнью?
Он не понял.
– Что – перед жизнью?
– Исполнять обязанности перед жизнью, я хотела сказать.
– А что такое жизнь? – уже сердито поинтересовался он.
– Жизнь – это полнота времен. Полнота сущего. Радость.
– Радость – это власть.
– Какая радость от власти? Одна лишь усталость.
Он взглянул на нее встревоженно. Откуда она знает? Угадывает или уже все поняла?
– Жизнь сама по себе ничего не стоит, – пробормотал он. – Ценность придает ей содержание деяний, наполненность высоким.
Она его не слыхала. Говорила, как будто сама с собой, неслышно проплыла от дверей к окну, в белом длинном платье, горностаи наброшены на плечи, ребенок и императрица, нежность и мудрость.
– А знают люди то, что трава знает о земле, птица о небе и зверь об одиночестве? – прошептала горько и пропала, оставив императора в растерянности.
Когда тебя двенадцатилетней увезли с родимой земли, забросили в мокрые горы, лишили надежд, довели до отчаянья, когда ты вроде бы навсегда затерялась в тех горах, а судьба вдруг спасла тебя от забвенья и подняла на высоту – можно и оглянуться, есть и на что поглядеть, но… но что же увидишь там, на высоте? Для тебя – пустые годы, дни без событий, зря потраченное время, а для людей? Чужое слово "Европа" не давало тебе ничего, но было еще – червонное – слово "Русь", был Киев зеленый, было незабываемое, навек утраченное, а теперь будто снова душой обретенное (с прибытием посольства из Киева, от отца, Всеволода).