Не знала Евпраксия, что император, по сути дела, был заперт в Вероне, окружен со всех сторон, а когда захотел пробиться к венгерскому королю Владиславу за помощью, Вольф, муж Матильды, не пропустил его через горные проходы.
Иногда человеку лучше не видеть, не слышать, не знать. Тогда можешь сосредоточиться на самом себе, спросить себя: что – все-таки – я могу знать? Что должна делать? На что мне надеяться?
Спросила об этом аббата Бодо. Тот отделался привычным: блаженны, кто действует во имя господне.
– А кто действует? – дерзко полюбопытствовала она.
– Идущие по пути господнему.
– Кто же идет?
Бодо встревоженно посмотрел на императрицу. Не привык к спорам здесь, в башне. Приходил, говорил. Евпраксия молчала. Исповедоваться ей было не в чем. Грехов не имела никаких, если не считать гордыни, благодаря которой дерзко считала, что весь мир провинился перед ней. Но аббат избегал подобного разговора, потому что привык в жизни к осторожности, а тут, понимал это, необходима осторожность и осторожность.
– Зима долгая, дочь моя, – сказал он как можно мягче, – я хотел бы найти для вас такие книги, что принесли бы вам утешение в одиночестве.
– А почему вы не приносите мне благословение от светлейшего папы?
– Я хотел бы это сделать, но…
– И как это возможно: бог один, и его наместник на земле должен быть один, а в Италии сразу два папы? А бывало вроде бы и по три сразу? Как это, отче?
– Дочь моя…
– Вы боитесь ответить, отче? Я спросила: кто же идет по пути господнему? Тот папа, что с императором, или тот, что с Матильдой?
– Я не могу вам этого сказать.
– Не знаете или боитесь?
– Не могу, дочь моя. Скажу вам лишь одно: папы Климента не вижу, не допущен, никуда не допущен, ибо имею общую судьбу с твоею, дочь моя. Плоть исходит из этой башни и входит в нее, а дух мой пребывает рядом с тобой постоянно.
– Я должна была бы как-то ощущать его.
– Для этого необходимо время. И терпение.
– Сколько же? И того и другого уже было предостаточно!
– Терпению нет границ.
– А знанию?
– Знание – это и есть терпение. – И добавил вдруг:
– Чем совершенней существо, тем оно чувствительней к страданиям.
– А к наслаждениям?
– Лишь грубые натуры. Грубые и порочные.
– Все же мне было бы радостно почувствовать себя здесь неодинокой.
Почувствовать… ваш дух хотя бы…
– Думай о духе божьем, дочь моя. Блаженны, кто…
Евпраксия отвернулась весьма неучтиво, зная, что судить ее за это никто не сможет. Правда, сочувствия от аббата заранее не ждала, подобное чуждо ему…
А с духом познакомилась Евпраксия уже весной, но был это совсем не тот дух, о котором столь благоговейно говорил аббат.