– Возвращайся, Кирпа, – попросила Евпраксия.
К отцу Севериану, который тоже прощался, тоже ехал в Киев, она с такой искренней просьбой не обращалась, тот переступал с ноги на ногу почти застенчиво, бормотал, что оставляет духовную дщерь свою с богом, на что Кирпа не без въедливости заметил, что бог его почему-то не всегда все видит и как-то не торопится прийти на помощь ни детям, ни женщинам, ни тем, кто попадает в беду.
– У ромеев есть обычай охотиться на маленьких птичек, обмазывая ветки деревьев клеем, – сказал воевода. – Постережись, Евпраксия, таких веток.
Ведь ты для нас всегда будешь маленькой красивой птичкой!
Выезжало посольство из Кведлинбурга теплым весенним днем. Моросил весенний дождик, лоснились конские крупы, играли лютни, трубили трубы.
Кирпа ехал рядом с Заубушем, который держался на коне так лихо, будто у него обе ноги были целы. Провожали их сам император со свитой, помолвленная с Генрихом Евпраксия, аббатиса Адельгейда; одни радовались, другие плакали, третьи беззаботно кричали что-то вослед уезжавшим. Кирпа, проезжая мимо Евпраксии, подмигнул ей, взглядом показал на Заубуша:
– Осел слушает лютню, а свиньи – трубу!
То был день грустный, но одновременно и радостно-приподнятый.
Посольство поедет через всю Саксонию, через Чешский лес, Польшу, Русь, и всюду будут спрашивать, кто и куда едет, и всем будут отвечать, что везут грамоты германского императора русскому князю, дабы тот выдал свою дочку за Генриха.
Императрица, императрица – и об этом вскоре будет знать Европа и мир!
Приготовление к высокому браку чем-то напоминает начало войны. Гуденье флейт, грохот ворот, полыханье факелов, звон оружия, куда-то движутся вооруженные всадники. Сказано Зевсом про жен:
Зло подарю я им вместо огня, и они забавляться
Будут им вдоволь, несчастье сочтя свое счастьем.
Евпраксия не хотела верить ни в зло, ни в несчастье. Если и было, то сплыло. Впереди – радость, любовь, солнце. Звала Журину, читала ей вслух ромейские книги о любви, спрятанные среди священных текстов, записанные на скорую руку, с ошибками, как всегда бывает при тайном и торопливом переписывании, но зато защищенные от чрезмерно суровых взглядов в начале и конце рукописи псалмами Давидовыми. "Куда пойду от духа твоего и от лица твоего куда утеку? Взойду ли на небо – ты там, спущусь ли под землю – и там ты. Или возьму крылья зари и почию у края моря, и там рука твоя сопроводит меня и удержит меня десница твоя. Эрот лиет свой огонь и на птиц, и на пресмыкающихся гадов, и на растения, и даже на камни. По крайности магнисийская руда любит железо, и как только она увидит его, так и тянет к себе, будто внутри нее живет любовь. Разве не есть это поцелуй руды и железа, любимого ею? Средь финиковых пальм одни мужские, другие женские. И вот мужская любит женскую, и когда далеко рассажены, влюбленный усыхает. Но крестьянин понимает горе дерев. Заметив, в какую сторону клонится пальма, он излечивает страдания пальмы. Берет черенок женской и прививает к сердцу мужской. И тем облегчает он душу растения, и умирающее тело вновь оживает и воскресает, радуясь слиянию с возлюбленной. У людей же великая радость и в одних взглядах. Взгляды взаимные, переплетаясь, отражают, будто в зеркале, образы тел. Истечение красоты, коя струится чрез глаза в душу, уже взывает к некоему соединению, хотя бы тела и отдалены были одно от иного. И еще соединение слаще соединения телесного.