Досадливая горячая фраза напомнила Саше что-то смутно знакомое, некогда слышанное… Ну да, так и есть, Саша воспроизвела выражение, ставшее крылатым после знаменитого телемоста Познера и Фила Донахью: «У нас секса нет». В Сашином исполнении злополучная фраза прозвучала чуть по-другому, но смысл остался неизменным. Не любовь, не секс, а что-то еще должно было волновать женщин, проживающих на огромной территории распавшегося СССР.
Сулима поежилась, вобрала голову в плечи, отчего ее большой арабский нос напомнил вороний клюв, и торопливо согласилась:
— Да-да, — помолчала, и еще раз, как попугай: — Да-да-да. Русские… — и безнадежно махнула рукой.
Саша знала, что Сулима пользовалась этим жестом, когда случалось нечто неподвластное робкому пониманию йеменки, что-то такое, чему она не могла найти объяснения.
Соседки замолчали. Наступила тишина, разделившая дружную комнату надвое. Сулима размышляла о «загадочных русских» и о том, какой обидный подтекст мог содержаться в невинном вопросе. А Саша силилась подыскать достойный ответ на заданный самой себе вопрос. Что может быть важнее любви? Ничего путного в голову не приходило. Всякие там родина, честь, совесть и честно прожитая жизнь маячили бесплотными надуманными призраками.
Саша прикрыла глаза и попыталась восстановить в памяти полузабытое лицо поэта-инженера Иванова. Вместо него перед глазами неизменно появлялась его каменнолицая матушка. Она поднимала брови выше уровня горизонта и назидательным тоном говорила непонятную фразу: «Чему быть — того не миновать, а остальное — как бог на душу положит». Последнее слово она произносила невнятно, и Саше упорно слышалось «подложит».
Ей представился благообразный старец с золотым венцом, плавающим над лысеющей макушкой, который, воровато оглядываясь, «подкладывал» что-то в плетеную корзинку, прикрытую свежей накрахмаленной тряпицей. Такая же корзина стояла у Ивановых на кухне, и обычно там хранили лук.
Лица самого «боэта» Иванова Саше никак не удавалось вспомнить. Единственным, что было связано с Александром и хорошо удерживалось в памяти, были исписанные рваным, летящим почерком страницы в клеточку. Саша получала письма раз в месяц, исправно, как зарплату. Чаще всего в них были стихи. Элегические, преисполненные грусти и возвышенных слов «о разлуках, коим нет исчислений понятных». Вот Александр-то уж точно согласился бы с Сулимой и сказал, что главное в жизни — это любовь. Саша вздрогнула. Ну, наверное, не просто любовь, «содрогание плоти», а любовь к Прекрасному.
Непонятно почему, но инженер выбрал в Прекрасные Дамы Сашу. Он посвящал ей стихи, один раз прислал банку варенья из крыжовника. В его письмах не было рассказов о том, как он живет, о фабрике, городе Иванове, о работе или еще о чем-нибудь. Иванов писал о синих далях, о бледных ночах и Сашиных глазах, «слишком разных, чтобы правдой быть / Или хотя бы казаться».