Хорошо встретил его и Кукин.
— Дорогой мой, — вскричал он, — да ты-то как раз мне и нужен!
И предложил ему место бухгалтера по учёту материальных ценностей.
— Что вы! — испугался Сёмин. — Только не это!
— Не понял, — буркнул в ответ Кукин и, ещё раз заглянув в трудовую книжку Сёмина, спросил: — И кем же ты хочешь? Стаж-то у тебя один — бухгалтерский.
Конечно, Сёмин хотел только на полевые работы, а кем — это ему было всё равно. Поэтому, входя в кабинет к Кукину, он даже пытался скрыть, что хромает на кривую ногу. Видимо, удалось это ему плохо.
— А что у тебя с ногой? — спросил Кукин.
— Да так, — замялся Сёмин, — что-то приболела, — и, хлопнув по ноге рукой, весело добавил. — Пройдё-от!
— Ну, что ж, ладно. Иди на комиссию, а там посмотрим, — сказал Кукин и, показывая, что разговор окончен, уткнулся в бумаги.
В больнице, как когда-то и в университете, Сёмину сказали:
— Что вы! У нас и от здоровых отбоя нет!
После этого ему ничего не оставалось делать, как согласиться на место бухгалтера. Проработав в этой должности три года, Сёмин понял, что и здесь, как и в колхозе, он оказался не ко двору и простому народу, и экспедиционному начальству. Простой народ говорил, что он не работает, а протирает штаны, а Кукину он не нравился за мелочность в учёте материальных ценностей. Сёмин опять замкнулся в себе, на работе кроме неё ничего не знал, дома мучился от безделья, и, понятно, когда Кукин предложил ему поехать с артелью на рыбалку, он сразу согласился. Однако, как теперь оказалось, и здесь он не нашёл того, что ему хотелось. Он видел, что товарищи по рыбалке его не понимают, зовут его «арихметиком», а Кукину он, оказывается, уже и плешь проел.
Когда костёр совсем затух, Сёмин вернулся в избушку. В ней было темно, как в погребе, храпел Дядин, а Гуров скрипел зубами. «Такие злые, как Гуров, — подумал Сёмин, — наверное, и во сне злятся». Нащупав своё место на нарах, Сёмин прилёг, но уснуть долго не мог, мучила духота, назойливо гудели комары, а когда уснул, ему приснился страшный сон. Стоит он в церкви, она вся в тяжёлых образах, под потолком, украшенным древнерусской росписью, горят свечи. Перед ним огромная, в медной оправе чаша с водой, в которой плавают серебристые с неестественно длинными хвостами рыбы. За чашей стоит священник в позолоченной ризе, в руках его кадило, на голове похожий на царскую корону шлем. «Ба, да это ж Дядин!» — узнаёт его Сёмин. А рядом с Дядиным стоит голый Генкин и, зажав срамное место ладошкой, трясётся то ли от испуга, то ли оттого, что ему холодно. Помахав перед ним кадилом. Дядин крестится и громко говорит: «Посвящая чадо Божие Генкина во христианство, да окунём его в эту чашу, да отпустим ему грехи тяжкие, да избавим его от лукавого». Но Генкин в чашу лезть не хочет, да и не знает, как это делать. Тогда Дядин отставляет кадило в сторону и, показывая, как это надо делать, перешагивает через край чаши и опускается в неё по горло. «Вот так, мой сын! Вот так, мой сын!» — говорит он. И тут появляется в церкви Гуров. На голове его длинноклювая, как у грузин, кепка, а в руках плётка. Он подскакивает к голому Генкину и, огрев его плёткой по спине, кричит: «А ну, падла, лезь в воду!» А в это время Дядин, запутавшись в своей ризе, в чаше уже тонет. «Помогите!» — захлёбываясь водой, просит он. Сёмин бросается к нему на помощь и просыпается. У него сильно бьётся сердце, кружится голова, а придя в себя, он думает: «К чему бы это?»