Я сказал это так, точно это было самое повседневное дело — находить тайные передатчики, посредством которых резиденты английской секретной службы осуществляют свою связь.
Янковская широко раскрыла глаза:
— Вы это серьезно?
— Вполне.
— И вы нашли указание на местонахождение рации в этом кабинете?
— Вот именно.
— Но каким образом?
— Это мой секрет.
— И знаете позывные и код?
— Приблизительно.
— И преподнесли этот подарок Эдингеру?
— Почти.
— Ну, знаете ли… — В ее глазах блеснуло даже восхищение. — Вы далеко пойдете!
На несколько мгновений она утратила обычную выдержку и превратилась просто в женщину, восхищающуюся сильным мужчиной.
— Я рада, что не ошиблась в вас. — Она опустилась в кресло и закурила папиросу. — Кажется, вы способны завоевать мое сердце!
Но я остерегался этой женщины. Кто знает, какие причины на самом деле побудили ее погубить Блейка!
— Мне трудно в это поверить, — меланхолично произнес я, отходя к окну. — Вряд ли вы способны полюбить кого-нибудь, кроме себя.
Янковская не ответила, она только нервно потушила папиросу, долго сидела молча, потом поднялась и тихо, не прощаясь, ушла.
Наступила пятница.
А мне было сказано: вторник или пятница, от пяти до семи, книжная лавка на площади против Домской церкви…
Эта церковь, построенная еще в тринадцатом веке, один из красивейших архитектурных памятников Риги, пережила все бомбардировки и превратности войны, уцелела до наших дней и посейчас украшает старинную Домскую площадь.
Все мне нравилось в этом районе: и древняя церковь, и прилегающие к ней узкие улочки и переулки, нравились выстроенные в готическом стиле дома и вымощенные булыжником мостовые…
Все здесь дышало стариной, все давало почувствовать полет времени.
Я шел по Известковой улице, улице бесчисленных магазинов и магазинчиков, посреди оживленно снующих прохожих…
Тот, кто никогда не был здесь прежде, не заметил бы ничего особенного: множество магазинов и множество прохожих. Но я — то бывал на этой улице и раньше, всего несколько месяцев назад, я — то замечал: вот магазин как магазин, а рядом пустое помещение, запертые двери, голые витрины, и опять пустое помещение и запертые двери…
И все же, чем дальше шел я по Известковой улице, тем больше улучшалось мое настроение: все дальше уходил я от того, кто был Дэвисом Блейком, уходил от его «цветов зла», и от «Цветов» Бодлера, и от изящных томиков Марселя Пруста, от чужой просторной квартиры и от чужих, доставшихся мне в наследство вещей, от нехитрых девушек и двуличной Янковской, от ее угроз и заигрываний, от всего непривычного и чуждого, уходил и все больше становился самим собой…