Словно откликаясь на ее мысли, Корсар снова улыбнулся. Оттолкнул легонько и поднялся, оставив Маред на коленях. Вытянул из своих брюк ремень, сложил его вдвое и похлопал по ладони.
— Розги подошли бы лучше, — сообщил доверительно. — Но кто же знал, что понадобятся? Впрочем, за ними можно послать. Хочешь?
Маред закусила губу, чтоб не ляпнуть еще чего-нибудь. Страх и злость кружили голову, стучали молоточками в висках. Пугаешь, да? Иди ты к демонам, скотина! Я не ребенок, чтобы бояться ремня или розог. Темная глубокая ярость поднималась откуда-то изнутри, грозя перелиться через край, мешаясь с таким же темным ужасом.
Корсар с оттяжкой ударил себя по ладони — силу отмеряет?
Теперь пересохло и во рту. Маред молча встала, повинуясь жесту, подошла к кровати. Чужие ладони бесцеремонно легли на плечи, разворачивая и подталкивая.
— На колени, — подсказал ненавистный голос, который она теперь узнает из тысячи. — Животом на кровать. Тебя в детстве не пороли?
— Нет, — огрызнулась Маред и снова не удержалась: — У меня в семье мужчины были нормальными.
Против ожидания, Корсар не разозлился, из-за спины послышался его тихий смешок.
— Молодец, девочка. Не люблю, когда сразу становятся послушными.
Не дожидаясь повторного приказа, она легла на постель животом, упираясь коленями в ковер, сцепила пальцы перед собой.
— Панталоны, — все так же равнодушно прозвучало сзади. — Сама снимешь, или помочь?
Сволочь. Гад. Мерзавец… Сжав зубы так, что они даже заныли, Маред стянула панталоны, спустив их пониже и уткнувшись горящим лицом в мягкое покрывало.
— Итак, правила такие. Я бью — ты считаешь. Вслух. Громко. И после каждого удара говоришь: «Я никогда больше не буду воровать». Это все-таки наказание, а не игра, если помнишь. Играть будем потом…
И снова на последней фразе он понизил голос, так ласково, обещающе, что Маред передернуло от омерзения.
— Ничего не хочешь спросить?
— До скольки… считать? — выдавила она, чудом не всхлипнув.
— Хороший вопрос. Молодец. Скажем… до семи. По разу за каждый год в Шестромской тюрьме, которой ты избежала. Выгодная сделка, верно? И не вздумай ругаться, кричать и дергаться. Иначе — добавлю.
Воспитатель, чтоб его баргест сожрал! Первый удар обжег так внезапно, что дыхание перехватило. Не от боли даже — боль пришла потом — а от стыда. Потому что проклятый Монтроз вслух заставлял признать то, что хотелось скрыть даже от самой себя, забыть, как случайно сделанную неловкую глупость, притвориться, что ничего не было. А теперь скрыть и забыть не получится. Она воровка. И платит именно за это.