Он пересек комнату и остановился возле открытой двери, выходящей в разросшийся лес. Мягкий влажный весенний бриз дул с океана, и Пол вздохнул так глубоко, будто хотел выпить его весь. Затем он повернулся лицом к Эндрю, и тому показалось вдруг, что за то время, что Пол был здесь, он постарел еще лет на десять.
— Я, судя по всему, — сказал Пол вдруг осипшим голосом, — едва ли доживу до будущего года.
— Пол!
— Не надо удивляться. Мы ведь смертны, Эндрю, — сказал Пол, пожав плечами. — В этом мы отличаемся от тебя, и тебе пора было бы понять, что это значит.
— Я понимаю. Но...
— Да-да. Знаю. Прости меня, Эндрю. Я знал, как ты был всегда предан нашей семье и как тяжело и грустно для тебя должно быть постоянно наблюдать, как мы вырастаем, становимся все старше, стареем и в конце концов умираем. Должен тебе признаться, это и нам не очень-то нравится, но какой смысл проклинать это. Мы живем вдвое больше, чем жили люди несколько сот лет назад. Это довольно долгий срок, полагаю, достаточный для большинства из нас. Нам нужно просто философски относиться к этому.
— Нет, я не понимаю. Как вы можете оставаться спокойными перед лицом... э-э-э... своей кончины? Абсолютного прекращения всех ваших стремлений, желания достичь цели, учиться, расти?
— Я не был бы так спокоен, будь мне сейчас двадцать или сорок лет. Но мне не двадцать и не сорок. Человек устроен так — и это хорошо, мне кажется, — что, когда он достигает определенного возраста, для него теряет всякое значение то обстоятельство, что он должен скоро умереть. Он уже не стремится к цели, к познанию, он уже не растет. Хорошо это или плохо, но человек прожил свою жизнь, сделал все, что мог, для мира и для себя, время его истекло, и тело знает и приемлет это. Наступает жуткая усталость, Эндрю. Тебе не ясен смысл этого слова, верно, Эндрю? Я знаю, оно непонятно для тебя. Ты не можешь этого понять. Тебе никогда не приходилось уставать, и об усталости ты знаешь чисто теоретически. А у нас иначе. Мы упорно трудимся семьдесят, восемьдесят, а то и сто лет, и вдруг нам становится невмоготу, тогда мы садимся, потом ложимся и, наконец, закрываем глаза, чтобы никогда больше не открыть их. Когда приходит конец, мы знаем, что это конец, и не возражаем. Или нам все равно: я не очень уверен, что это одно и то же, но, может быть, так оно и есть... Не смотри на меня так, Эндрю.
— Смерть для человека — дело естественное, — сказал Эндрю. — Я это понимаю, Пол.
— Нет, не понимаешь. Ничего ты не понимаешь. Ты просто не способен понять такое. Про себя ты думаешь, что смерть — это прискорбная ошибка в нашей конструкции, и тебя удивляет, почему эту ошибку вовремя не обнаружили и не исправили, ведь это же несложно — заменить те части нашего организма, которые износились или вышли из строя, подобно тому как заменяли твои отработавшие части тела. Тебе его даже заменили целиком.