Между Европой и Азией. Семнадцатый век (Акунин) - страница 172
Собралась толпа, заволновалась. Через некоторое время появились двое казенных людей, сорвали письмо – и сделали только хуже. Горожане чуть не прибили служивых, отобрали у них бумагу и стали читать ее вслух всем, кто шел на шум.
У кого-то возникла идея отправиться с этим списком к государю.
Алексей находился в своем загородном дворце Коломенское, праздновал рождение дочери Феодосии. Вдруг ему доложили, что приближается огромное скопище взбудораженных людей. Скоро они заполнили весь широкий двор.
Большой охраны в Коломенском не держали. Тут следует отдать должное Алексею Михайловичу. Он не растерялся и не запаниковал. Приказал домашним удалиться, Милославским и Ртищеву – спрятаться. Царь был уже не юношей, как в 1648 году. Он набрался государственного опыта, побывал на войне, избавился от докучной опеки Никона, а главное – умел разговаривать с толпой.
Выйдя на крыльцо без телохранителей, государь спокойно выслушал крикунов, хотя самые дерзкие из них хватали его за платье и за пуговицы. Алексей попросил всех разойтись по домам, а «изменников» пообещал «сыскать» и покарать. Поклялся в том богом, даже пожал одному из главных смутьянов руку.
Москвичи пошли назад в город, несколько успокоенные. Самый опасный момент мятежа миновал.
Но в Коломенское к царю ходила только часть «гилевщиков» (от слова «гиль» – смута). Другие в это время кинулись громить двор Шорина. Самого купца не нашли, но схватили его подростка-сына. Решили, что юный Шохин будет свидетельствовать перед царем о винах отца. Появился новый предлог идти в Коломенское.
Медный бунт. Э. Лисснер
Вторая толпа слилась с первой, возвращавшейся в город, и вся громада снова двинулась искать правды у государя. Настроение стало еще агрессивней, кроме того, к мятежу примкнуло немало стрельцов и солдат, в том числе вооруженных.
Однако теперь власти были готовы к отпору. К Коломенскому стянулись верные войска. Алексей Михайлович разговаривал с народом уже не с крыльца, а с коня, окруженный придворными, и был менее покладист. Он повторил, что проведет следствие, и велел толпе разойтись, а когда та не послушалась, приказал применить силу.
Пехота и конница атаковали неорганизованную людскую массу, погнали ее, стали избивать. Многих затоптали, человек сто утонули в Москве-реке, кого-то зарубили и закололи, а несколько тысяч задержали. Такого побоища столица не переживала со времен польской оккупации.
Следствие действительно было проведено, но «сыскивали» не виновников медного кризиса, а зачинщиков восстания. Автора рокового письма так и не нашли, но покарали многих. В сохранившихся официальных документах ничего не говорится о смертных приговорах, но Котошихин рассказывает, что полторы сотни человек повесили, многим отсекли руку или ногу, а еще больше было тех, кого иссекли кнутом, поставили на лицо клеймо «буки» («бунтовщик») и сослали в дальние края. Если это правда (а похоже, что так), подобная суровость в ответ на, в общем, бескровный протест должна была объясняться желанием вытеснить из народной памяти успех Соляного бунта, когда «площадь» фактически добилась смены правительства.