Добежав, узрели картину: Гордей гарцевал вокруг окровавленного тела бойника, нанизанного на вставленное в ямку копье. Маска-колпак валялась далеко за деревьями, бородатая голова безвольно болталась. Балахон был задран по шею, отчего почти не пострадал. Штаны заменяла юбка типа шотландской, только без расцветки.
Парочка исчезла. Из травы торчали обрывки веревки.
— Кто это? — кинул царевич подбежавшей четверке.
Один бесцеремонно взял свешенную голову за волосы, заглянул в лицо.
— Третьяк с Понизовки.
— Молодец, казенное имущество не попортил, семью не потревожу. Снимите.
Бойники поняли его правильно. Не как я. Чуть окровавленная вещь была бережно стянута, свернута и упакована, и лишь потом выдернуто древко с обтекающим наконечником. Оставшееся тряпье тоже не было забыто, его свалили в мешок.
— Не понимаю, — не выдержала Тома. Схватила Гордея за стремя, вскинула умоляющее личико. — Что произошло?
— Освободил, стервец. Вернуться после такого не мог, бросился на копье.
— Какое самопожертвование… — Томины глаза застило влагой. — А мы…
Бойник, вытиравший копье, небрежно бросил:
— Это Ивкин батька. Я тоже с Понизовки. У них единственная дочка была.
— Искать не будем, — решил царевич, покосившись на меня. — Волки найдут. Во всяком случае, я слова не нарушил.
Он повернул коня назад.
— А похоронить? — не удержался я.
Гордей поиграл желваками, сощурился. Нехотя упало:
— Похороните.
Обобранное догола тело взяли за руки, за ноги, привалили к дереву. Сложенные ладони упокоились на животе. Голова осталась свешенной на грудь. Сверху накидали веток.
Вот и вся церемония. Раздалась команда:
— Возвращаемся.
Могу ошибаться, но по-моему похоронная команда посмотрела на меня с благодарностью.
Да, здорово быть ангелом. Даже царевичи не могут сказать «нет». Ангельские права меня полностью устраивали, осталось выяснить, каковы обязанности. Не здесь ли собака… извиняюсь, волк зарыт?
В оставленном лагере ждал сюрприз.
— Он же черт, — оправдывался бойник, отирая разбитое лицо. — Как сиганет. Лбом в нос. Я и вырубился.
Ни маски, ни балахона на нем не было, включая портупею с ножом и дубиной. И копья. И мешка с провиантом. Только рубаха и юбка — как на самоубившемся. Видимо, особенности местной моды.
Малик сбежал. Еще два копейщика потирали зашибленные места. Все были живы и в меру здоровы.
— Черт. Одно слово — черт! — твердили они.
— После этого, — царевич мотнул головой на устроенный разгром, — думаете, я еще раз нарушу закон, сохранив жизнь ему? — остановился тяжелый взгляд на Шурике.
Я молча достал нож и приладил к недавней ранке. Кожа горла под острием страшно ныла. Чесалась. Не уверен, что хватило бы духу решиться. Но что-то толкало. Какая-то лютая неприязнь к происходящему.