— Македонского так звали, даже в Коране упоминается, — донесся голос второго пилота. Моего. — А меня — Абдул-Малик. Можно просто Малик, с перенесением ударения на «а».
У крепко сложенного обладателя орлиного профиля вопросов к подопечному — ко мне — не оказалось. Только брови под надетым шлемом взлетели:
— Чапа?
Курчавая снаружи ладонь задумчиво огладила жгуче-черную щетину.
— Вася, — буркнул я.
Малик понимающе кивнул. Протянулась огромная пятерня, машинально мною пожатая.
— Но можно и Чапа, — смилостивился я. Люблю, когда относятся не как к ребенку. — Привык уже.
— Хорошо. Идем к аппарату. Вы вместе? — Шлем качнулся в сторону девушки.
— Да, — почему-то смутился я.
Боялся, не так поймут? Но не пускаться же в никому не нужные объяснения.
Малик посерьезнел и из-под полы показал одесситу внушительный кулак. Тот никак не среагировал. Но увидел. Я видел, что увидел.
Когда все было готово, мы, две пары пилотов и пассажиров, двинулись к ухоженной глыбе на гребне. Шурик нес цветы. Большой и грозный Малик следил за нами, чтоб не отставали и не чудили. Визуальный ровесник одессита, он втрое превосходил того в плечах и во столько же проигрывал в талии. Смотрел сурово, как орел на цыплят, но столь же отечески-оберегающе. Я сразу полюбил его за немногословность. Все познается в сравнении.
Малик первым остановился у камня, пропустив Шурика и придержав нас.
Возложили.
Помолчали.
— У него здесь отец разбился, — вполголоса пояснил Малик, когда шагали обратно. — Еще года не прошло. Аппарат — вдребезги. И кусочков не собрали похоронить. А под склоном еще самолеты времен войны. И гражданский лайнер — много лет назад. Много чего. Братская могила.
«Ободренных» таким образом, нас провели к опускавшимся под дельтапланы треугольникам, вопреки здравому смыслу именуемым здесь трапециями. И началось. Сначала Тома, в подвеске за Шуриком, за ними — мы.
— Абдула, поджигай! — весело кричал подвешенный Шурик напарнику, готовившемуся со мной к старту во втором аппарате.
Тот ухом не повел. Очевидно, вновь набивший оскомину заезженный диалог. Впрочем, выдал нехотя:
— Я мзды не беру. Мне за державу обидно. Я мзды даю.
Ухх! — натянулась ткань, в лицо ударил воздух, и где-то далеко внизу я увидел малюсенькие машины. И совсем микроскопических людей. И — тишина…