— Позвольте-позвольте, а откуда вам известны такие подробности? — подозрительно прищурился мировой судья и переложил портфель из одной руки в другую.
— Вот, — газетчик протянул распечатанный конверт.
— Что это? — осведомился пристав.
— Новая глава Беса, — пояснил Ардашев.
— Неужели опять это его рук дело? — покачал головой Закревский и, вынув три листа, быстро прочёл и тут же передал Дериглазову.
— Да-с, выходит, это он, — заключил полицейский. — И печатная машинка всё та же. Когда вы получили письмо?
— Сегодня утром. Нашли под калиткой. А где Пантелеймон? Вернее, когда можно забрать его труп? — волнуясь, спросил Толстяков.
— В больничном морге. Мы уже закончили осмотр.
— Прямо какая-то напасть, — пряча конверт в чёрный портфель, — вымолвил мировой судья. — Все, кто, так или иначе, был связан с вами, достопочтенный господин Толстяков, все погибают от руки некоего Беса. Вот, к примеру, водили вы шашни с женой Лесного кондуктора и — бац! — отравили дамочку. Или взять вашего шурина. Он ведь, судя по прошлым главам, не особенно был к вам расположен, да?
— Допустим, и что их этого следует? — дрогнувшим голосом вопросил Толстяков.
— А то, что сегодня ночью его застрелили. Интересное дело получается: сидит человека дома, романчик пишет, затем идёт на почтамт и сам себе шлёт письма, отводя от себя таким образом подозрение, а потом преспокойненько убивает людей. Правда, перед этим он отдаёт на съедение собакам собственного кота и поливает якобы любимую пальму керосином. Согласитесь, не такие уж и большие жертвы. И, кстати: есть ли у вас пишущая машинка?
— Да, есть, но какое это имеет отношение к убийству Пантелеймона? — побледнев как высохшая известь, уточнил газетчик.
— А такое… — запнулся Дериглазов — самое, что ни на есть важное!
— Послушайте, вы, в самом деле, подозреваете Сергея Николаевича? — глядя в упор на Дериглазова, сухо осведомился Ардашев.
— Глупо подозревать, когда и так всё очевидно.
— Простите, сударь, вы вообще в своём уме?
— Городовой! Городовой! — истошно завопил мировой судья, указывая на присяжного поверенного. — Арестовать его!
Страж порядка развернулся и уже направился к адвокату, как пристав взмахом руки дал ему знак остановиться.
— Мне кажется, Арсений Иванович, вы выбрали не лучшее время для высказывания подозрений, которые я, к тому же, не разделаю, — с укором заметил Закревский. — Не обессудьте, господа.
— Честь имею кланяться, — попрощался Ардашев.
— Да, пора в больницу, — грустно вымолвил Толстяков. — Нас ожидают печальные дни.
Ландо покатилось по набережной. И день был жаркий, и небо синее, и чайки носились над морем, крича, точно оплакивая, ещё одну грешную душу, ушедшую этой ночью в небытие.