— Не дали, батюшка, — перебивая друг друга, затараторили рабочие. — Не богоугодное дело, сказали, властями запрещённое.
— Ты вот что, Васильев, — взъярился Гапон. — Пошли туда человек сто… Обнаглели попы, прости Господи, — перекрестился на портрет государя, так как икон пока не было. — Силой берите… А мы пока, как и подобает перед любым делом на Руси, отслужим молебен в часовне Путиловского завода.
В 11 утра огромная колонна рабочих с жёнами и детьми, после возгласа Гапона: «С Богом!», тронулась к Зимнему дворцу. Перед колонной несли царский портрет, за ним — четыре хоругви и образа. Следом шествовал Гапон, а на шаг сзади: Рутенберг, Филиппов, Васильев, Кузин и дальше — прочая рабочая мелочь.
— Тысяч двадцать собралось, не меньше, — поравнялся с Гапоном Рутенберг. — А наша — не самая большая колонна. Да ещё любопытствующей публики на тротуары высыпало… Вливались бы в рабочие ряды.
«Это хорошо, — подумал Гапон. — Тут и студенты, и простонародье, и господа, и даже барышни, шастающие везде, где им не следует быть… Совсем матери за детями не следят, потом я в пересыльной тюрьме их на этап благословляю, — проснулся в нём священник. — Ох, не те мысли в голову лезут. Как бы самого на этап не благословил преемник», — запел от волнения:
«Боже, царя храни-и», — идущие за ним люди подхватили гимн.
— Ну вот, отче, часа полтора идём и никто не препятствует.., — взволнованно произнёс Рутенберг. — Лишь околоточные надзиратели да конные городовые остановиться увещевают… Ну и холодно ноне, — поднял глаза к серому небу и онемел от увиденной картины.
В белесоватой мгле появилось тёмно–красное солнце и в мутном тумане, по краям от него, возникли ещё два бордовых светила.
«Будто в зеркале отражение», — унял заколотившееся сердце Гапон, слыша позади возгласы:
— Три солнца на небе!
— Нехорошее знамение! Беду предвещает, — крестился народ.
— Царю-ю небесный.., — затянул священник, чтоб отвлечь людей от знамения, и народ запел, поддержав его.
Неподалёку от Нарвской заставы цепь солдат заступила дорогу шествию. За ними Гапон увидел кавалеристов.
От жиденького наряда полиции увещевать бунтовщиков направился старший полицейский чин. К нему присоединились шествующие по краям колонны помощник пристава поручик Жолткевич и околоточный надзиратель Шорников.
— Я пристав Значковский. Кто у вас предводитель? — как можно громче вопросил полицейский чин, пятясь задом перед толпой. — Остановитесь. Властями запрещено ваше шествие… — не успел договорить, как из толпы раздалось несколько выстрелов.
Гапону на миг показалось, что стрелял Рутенберг.