Побеленный снегопадом и лёгким морозцем огромный барский дом с вальяжно расположившимся на крыше белоснежным сугробом, гордо стоял неподалёку от покрытого снежным настом склона горы, плавно опускавшейся к замёрзшей Волге.
В полдень первого дня 1905 года, развесёлая компания заночевавших в доме окрестных помещиков с гиканьем, свистом и хохотом мчалась на тройках по укатанной, серебряной от солнечных лучей дороге в сторону рубановской церкви.
Помолившись и испросив у Господа милости в наступившем году, понеслись в тепло дома продолжать отмечать Новогодье.
Отложив дела и заботы на завтра, вся Россия, от последнего крестьянина до самодержца, встречала наступивший год.
Год Джека—Потрошителя, как оговорившись, назвал его один из гостей Акима Рубанова.
Вечером этого праздничного субботнего дня император, оставив на короткое время жену, прошёл в кабинет: праздник — праздником, а дисциплина — дисциплиной, и записал в дневнике: «Да благословит Господь наступивший год, да дарует Он России победоносное окончание войны, прочный мир и тихое, безмятежное житие!..» «Господи, — перекрестился на икону, — как хорошо, когда всё тихо и благолепно… Когда рядом жена, дочери и сын не болеет, — пройдя по кабинету, вновь сел за стол и дописал в дневнике события прошедшего дня: «Погулял. Отвечал на телеграммы. Обедали и провели вечер вдвоём. Очень рады остаться на зиму в родном Царском Селе». — Почему–то в последнее время разлюбил Петербург, — прочитав написанное, прилежно поставил пропущенную точку. — А ведь на завтра назначена встреча с двумя министрами и приём какой–то делегации, как доложил флигель–адъютант. А сейчас — поцеловать супругу и спать», — зевнул он, по–кресть–янски перекрестив рот.
Воскресным днём, в то время как российский самодержец принимал в Царском Селе делегацию, отец Гапон с блаженной ухмылкой дирижировал полутысячным хором в Нарвском отделе общества.
— Тетявкина вон! Тетявкина вон! — скандировали рабочие, в такт словам, притопывая ногами.
Взобравшись на помост, дабы возвышаться над безликой толпой, священник поднял вверх руку, требуя тишины.
Словно по команде хор затих, и сотни глаз благоговейно уставились на человека в чёрной рясе. Озарённый ореолом поклонения Георгий Гапон, перекрестив себя и собравшихся, негромко произнёс:
— Дорогие братья!
В наступившей тишине его голос услышали в самом дальнем углу просторного зала. Глаза с обожанием глядели на своего вождя. Уж он–то не даст их в обиду.
— Дорогие братья. Мы не бросим в беде наших товарищей…
Поблаженствовав от аплодисментов, вновь поднял вверх руку и продолжил:
