— Что, милостивый государь, средства закончились и даже своей подруге оказались не нужны? Обидно… Обидно, конечно, — с пренебрежением глядел на Гапона Рутенберг. — Тыщи откуда возьмутся? Из охранного отделения? — пытливо уставился на попа–расстригу.
— А хоть бы и так. Я им благодарен, что ни на каторге, как твой Гершуни, а в Петербурге обретаюсь…
— И что тебе про Гершуни известно? — напрягся Рутенберг.
— Известно, что заключение он отбывал первоначально в Шлиссельбургской тюрьме для ссыльнокаторжных политических преступников, где и я запросто мог бы очутиться, а после упразднения тюряги, в начале года, пошёл этапом в Акатуйскую каторжную тюрьму, что в Восточной Сибири.
— Это откуда же, позвольте спросить, у вас такие сведения, милейший? Полковник Герасимов, что ли поделился?
— Дружок мой одно время там служил, — досадливо повёл плечом Гапон, — кладбищенский протопоп. Большой специалист по панихидам. А хоть бы и Герасимов? Что тогда? Убийц на меня нашлёшь? — старательно скрывая страх и беспокойство в голосе, вопросил Гапон.
— Кому ты нужен теперь, Георгий Аполлонович? И что от тебя зависит? — презрительно улыбнулся Рутенберг, брезгливо вытирая платком ладони. — Плесень!
— Кто? Выбирай выражения, эсер, — неожиданно взъярился Гапон.
— Плесень на столе от сырости, — уточнил Пинхус Моисеевич. — А ты что подумал?
— Давай вместе, — вновь понизив до шёпота голос, стал уговаривать бывшего приятеля Гапон. — Ты не представляешь, к каким людям я вхож. Запросто общаюсь с самим заместителем министра внутренних дел Рачковским. И он пообещал, что если стану работать рука об руку с ними по защите царя и отечества, мне дадут денег и вновь разрешат открыть все отделения общества. И отныне никакой политики. Только экономика. Станем спокойно и без забастовок улучшать материальное положение рабочих.
— Судя по тому, что мы находимся в одном из отделений, соглашение с охранкой ты подписал? — усмехнулся Рутенберг. — И может, даже, деньжатами разжился?
— Зачем ты так? — нахмурился и покраснел Гапон. — Я с тобой открыто, как с другом, а ты всё с подначками. Ну, если и подписал? А ты всю жизнь собираешься от филёров бегать? Дело тебе предлагаю. Не хочешь — не надо. Один справлюсь, — независимо скрестил на груди руки.
— Да погоди, не горячись. С кондачка такие предложения не принимаются. Пораскинуть мозгами следует. Взвесить все «за» и «против». Ибо предлагаемая тобою игра с охранкой чревата множеством непредсказуемых последствий.
— Да подумай, подумай, конечно, дорогой ты мой Пинхус Моисеевич. Только какие непредвиденные последствия? Легализуешься, как в ваших партийных кругах говорят, на Путиловском заводе в родной своей мастерской, коей раньше заведовал, — панибратски похлопал его по коленке, — и станем деньгу лопатой грести.