Стояла ранняя осень, вокруг была гористая местность с песчаными дорогами и тропками, поросшая низкорослыми дубками и соснами. На влажном песке отчетливо отпечатались следы вражеских танков и полугусеничных машин.
Накануне шел дождь, но теперь прояснилось, видимость была хорошая, можно было разглядеть даже дальние холмы, и они с другом внимательно рассматривали все кругом в бинокль, словно охотились за дичью.
Полковник, который в ту пору был генералом и заместителем командира дивизии, знал следы каждой вражеской машины. Он знал, когда у противника кончатся мины и сколько примерно патронов у них еще осталось. Он рассчитал, где немцам придется принять бой, прежде чем они достигнут линии Зигфрида. Он был уверен, что они не станут драться ни в одном из тех двух мест, где ожидали боев, и поспешно отойдут дальше.
– Мы довольно далеко забрались для людей нашего высокого звания, Джордж, – сказал он своему лучшему другу.
– Смотрите не зарвитесь, генерал.
– Ничего, все в порядке, – сказал полковник. – Хватит нам жить по уставу, теперь мы просто вышвырнем их вон.
– С превеликой радостью, генерал. Тем более что устав писал я сам, – сказал его лучший друг. – Ну а если они там оставили заслон?
Он показал на то место, где, по логике вещей, противник должен был перейти к обороне.
– Ничего они там не оставили, – заявил полковник. – У них нет снаряжения даже для пожарной команды.
– Человек всегда прав, пока не ошибется, – сказал его лучший друг и добавил: – Господин генерал.
– Я прав, – сказал полковник.
Он и в самом деле был прав, хотя для того, чтобы получить нужные сведения, ему пришлось слегка нарушить принципы Женевской конвенции.
– Ну что ж, в погоню так в погоню! – сказал его лучший друг.
– Мешкать нам нечего, я ручаюсь, что они не задержатся в этих двух пунктах. И открыл мне это не какой-нибудь фриц. А собственная смекалка.
Он еще раз оглядел местность, услышал, как в ветвях шумит ветер, как пахнет вереск под ногами, и еще раз посмотрел на отпечатки гусениц на мокром песке – этим дело и кончилось.
"Интересно, понравилась бы ей такая история? – подумал он. – Нет, мне рассказывать ее нельзя. Уж больно я в ней хорош. Вот если бы кто-нибудь другой ей рассказал, да еще и расписал бы меня получше… Джордж рассказать не может. Он единственный, кто бы мог это сделать, но увы, не может. Да уж, черта лысого он теперь сможет!
Я бывал прав в девяноста пяти случаях из ста, а это чертовски высокий процент даже в таком простом деле, как война. Но и те пять процентов, когда ты не прав, не шутка.
Нет, я не расскажу тебе эту историю, дочка. Это только неясный шум у меня в сердце. В моем проклятом, никчемном сердце. Да, это поганое сердце не может за мной угнаться.