Мне вдруг стало стыдно.
Проходящий сквозь стены невозмутимо созерцал мои мучения. На его лице не выразилось ни малейшего отвращения. Должно быть, это практикант в штатском.
— Вы читаете газеты?
Мужчина достал из кармана плаща «Либерасьон» и «Монд» и положил их мне на кровать. Я заплакала. Такое стало часто случаться. Слезы бежали из глаз, лицо, как мрамор, было неподвижно, я не страдала — слезы лились сами собой.
Незнакомец протянул мне бумажный носовой платок, я жестом отказалась. Потянулась за газетой. Ну и что из того, что я в Вильжюифе: я могу читать, мне только что подали завтрак, при желании это могло походить на пребывание в отеле. Мужчина в «текниках» улыбался. Его заинтересованный взгляд остановился на моей распухшей руке.
— Я прихожу к тем, кто этого хочет, — прошептал он. — Если вы захотите поговорить, меня зовут Люк Вейсс, звоните мне по номеру 24–32 в любой день, кроме вторника.
Если бы не выразительные черные глаза, этот тип был бы никем. Он мог быть всеми мужчинами одновременно и каждым мужчиной в отдельности. Плащ мешковат. Джинсы чересчур поношенные. Зачем мне звонить ему по номеру 24–32 (кроме вторника), если мне понадобится с кем — то поговорить? Кто он: врач-реаниматолог, психолог, сиделка, санитар, медбрат, диетолог или просто скаут с добрым сердцем? В Вильжюифе либо ты больной, либо белый халат — третьего не дано. Любопытство к окружающим уменьшалось, как шагреневая кожа. Был отряд родственников с цветами — они делали дежурное доброе дело, и отряд профи — они осматривали вас, прежде чем отправиться на поиски новых приключений.
Незнакомец был ни стар ни молод, ему было что-то в районе сорока. Он перестал улыбаться.
— Хотите, я подниму шторы?
Я покачала головой. Когда вы больны, то кто угодно может усесться в вашей палате.
— Мужайтесь, — повторил он.
Больница, как и тюрьма, — место бесцельных прогулок.
Мужайтесь, а что он знал об этом? Под стать глазам в нем все было темным и строгим, даже голос. Этот тип был вежливым и занудным. Он вздохнул, его взгляд скрыли бледные веки. У него были густые, как мазки Пикассо, ресницы. Он открыл глаза и снова улыбнулся.
— Хотите, я включу ночник? — не отступал он.
Мое молчание явно его обескуражило. А я из-за него пропустила обзор прессы на «Франс-Интер» и пропущу его на «Европе-1».
Незнакомец поднялся и направился к двери.
В коридоре раздались голоса старшей медсестры и врачей. Начинался утренний обход — привет, властелины! Мужчина поднял воротник плаща. На черном что-то блеснуло. Крест! Я уставилась на него с раскрытым ртом.