Тело страдало, я ощущала отголоски и взрывы боли, но разум четко и планомерно диагностируя внешнее состояние, анализируя последние данные, выдавал ближайшие перспективы. Нерадостные.
Здесь и сейчас я была неким подопытным кроликом, над которым элементарно издевались. Где "здесь" и что такое "сейчас", я старалась не думать, чтобы не потерять себя в ненужных вопросах, на которые нет ответа. Возможно, когда-нибудь, я это узнаю, возможно нет, и следующая волна боли сметет последний мой рубеж, мою последнюю защиту, и человек по имени Лили Хантер прекратит свое существование. Об этом я тоже старалась не думать, потому что хотела жить. Очень хотела жить, а потом и отомстить, за все.
Сфокусировав глаза на высокой худой фигуре, заметила, как существо открывало и закрывало рот, явно произнося слова. К чему-то прислушиваясь, он снова что-то сказал и недовольно ощерился, показывая заостренные зубы, предназначенные явно не для жевания. Нахмурившись, он кинул на меня последний рассеянный взгляд и отошел.
Сейчас он тоже был похож на живого мертвеца, но уже меньше. Что-то изменилось в нем. Цвет кожи? Глаза? Не знаю, но это что-то цепляло, вносило дисбаланс в составленный мной ранее портрет, заставляло мозг вновь анализировать и делать выводы. А еще, я хотела знать, о чем он говорил, и с кем.
Прикрыв глаза, наблюдая за миром через узкие щелки, я напряженно думала. Думала и всматривалась в окружающую действительность, пока не поняла, что что-то происходит. Нечто странное и важное. Я наконец услышала окружающий мир. Сначала это был гул, потом шорох и стук. Звуки, идентифицированные мозгом, сменяли друг друга, пока я четко не различила чьи-то уверенные шаги, дублированные мягким шорохом и тяжелым стуком. шаги приближались, а с ними и новый шум. Кто-то говорил. Но вот что? Этот язык я не понимала. Явно чужой, не похожий ни на один из слышимых мною ранее.
За все годы гастролей, я побывала во многих странах и выучила приветствия публики на многих языках. Это важно. Люди обожали, когда я с ними пыталась говорить именно на их языке. Пусть это было чуть коряво и явно с акцентом, но публика впадала в экстаз, когда я здоровалась и спрашивала "Как дела?" у японцев на японском, у парижан на французском, в России на русском. Это сближало, делало меня своей, делало меня любимой.
Шаги остановились напротив меня, и я могла рассмотреть двоих. Уже знакомого мне мужчину и старуху. Такая же высокая как и он, с мерцающей бледно-голубой кожей и уложенными в странную прическу серо-голубыми волосами, она опиралась на трость. Вперив в меня черные страшные глаза, она словно препарировала мое тело, отделяя кости от кожи и мяса. Сухожилия от вен. Ее странный взгляд собственника, словно я принадлежала ей со всеми своими потрохами, со всеми мыслями и чаяниями, неприятно царапал и вводил в ступор.