— Возблагодарим милосердие Неба и духов предков! — торжественно объявил мужчина и осушил чашу. Осторожными глотками, я пила предложенное, над краями чашки смотря на Луханя. Он делал то же самое. Пока никто не наблюдал за нами, несколько секунд тайного немого разговора глазами. Совсем скоро мы сможем смело принадлежать друг другу, но пока ещё надо соблюдать приличия. Оставив половину слишком крепкого для меня напитка, я вернулась в свой угол и стала укладывать свою цитру[3] на колени. Старшие заговорили о делах и подготовке. Женщин здесь было больше, и Лухань не мог спокойно сидеть, ощущая себя инородным звеном. Желудок возмутился тому, что я выпила спиртное, и подарил мне слабую боль. Пытаясь не обратить внимания на этот дискомфорт, я занесла руки над струнами. Боль повторилась. Замерев, я прислушалась к ней, надеясь, что теперь-то она утихнет. Но вместо этого, усилившись и придя вновь, она стала стремительно разрастаться и исходить уже не только из желудка, но и из груди, печени, самого низа живота. Огонь ожег меня внутри, и я вскрикнула.
— Что случилось? — первой среагировала моя мать, сидевшая ближе всех. На её лице отразилось нешуточное беспокойство. Она увидела что-то такое во мне, что испугало меня через неё. Я ощутила выступивший на лбу пот. Что происходит?
— А-а! — прокричав снова, я спихнула с себя гучжен и встала, надеясь, что сменив положение тела, я как-то избавлюсь от терзаний, охватывающих меня целиком. — О, небесные силы! — простонав, я закачалась. Лухань, растолкав всех, кто стоял на его пути, успел подбежать тогда, когда я валилась с ног. — Что с тобой?! — Непонимающе подхватив меня, он всматривался в моё белеющее лицо. Позвав меня по имени, он заметил, что я перестаю моментально отзываться. — Что это за болезнь? — раздался голос какой-то из женщин за его спиной. — Это не болезнь, это яд! — крикнул он, посмотрев на недопитую чашку. — Лекаря, скорее! Ведите сюда лекаря! — Лухань… — слабо прошептала я, скованная болью до судорог, которые не давали мне ничего делать, кроме как скрючиться и стремительно умирать. — Лухань… — Я здесь, здесь! — держа меня за руку, тряс её он. — Где же лекарь? Почему служанка так долго? — Он не подпустил ко мне сестер и мать, накрыв меня собой, не упуская ни мгновения моих, пока ещё порывающихся быть, вздохов. — Живи, пожалуйста, потерпи немного… мы найдём противоядие… — Не могу, как же больно! — взвыла я, схватившись за живот и выгнувшись на его коленях. — Как же… а-а! — Сейчас, сейчас… — уговаривал он, бесстыдно поцеловав руки и моё лицо при всех. Но почему-то никто не вмешался, никто не сказал, что он опорочит меня тем, словно всё уже было решено. Нет, почему? Я не хочу умирать! — Ей уже не поможешь, — ударил голос его дяди откуда-то. — Что? Как это — не поможешь?! — Лухань сжал меня крепче, никого не слушая. — Ты же останешься со мной? Как ты можешь теперь… кто это сделал? Кто?! — Свет в моих глазах потухал и он, уверившись в том, что конца не миновать, схватился за мою чашку. Наблюдая, что он делает, я попыталась остановить его руку, но сил не хватило. Никто другой не успел помешать ему. Он опрокинул содержимое внутрь себя. — Тогда ничего не поможет нам обоим.