— Сегодня воскресенье, от учебы можно и отдохнуть, в библиотеке делать нечего, и если ты честно не скажешь, куда собралась, то я тебя никуда не выпущу, — сказал отец, встав посередине коридора. За спиной его недоступно манила дверь. Мне нужно было уйти. Как покурить курящему, как подышать дышащему. Необходимо. Иначе нельзя. Я так любила выходной, потому что мы могли весь день провести с Луханем вместе, столько, сколько не вышло ни в одной из всех тех жизней, которые вспомнились, но заново забывались под штрихами новой, нынешней, настоящей… но родители узнали, что подруга, с которой я якобы провела несколько вечеров, была в это время в другом месте — они встретили её в магазине, когда покупали овощи к ужину. Лимит доверия исчерпывался, и вот, начались допросы. — Почему я не могу просто выйти и гулять по городу? — Не решаясь взяться за рюкзак и закинуть его себе за плечи, смотрела я на папу. Закаченные в планшетник фильмы ждали своего просмотра. Я и Лухань, вдвоем, рядом, смеяться и плакать, глядя на режиссерские задумки и фантазии сценаристов, обсуждать актеров, которых он не знал до этого, показывая ему их. — Что за глупое бродяжничество? Нечего ерундой маяться! Лучше побудь с родителями. Останься дома. — Если я скажу, что не могу — это будет подозрительно. Не хочу — выйдет новая ссора. — Я хотела пойти в церковь, — вдруг промолвила я. Глаза отца расширились. Мать выглянула из кухни, слушая наш разговор, но до этого не решаясь присоединиться. — В церковь? — замер папа. — Да. — Что ты там забыла? — Родители не были атеистами, и вполне соблюдали христианские установки, но, поскольку я никогда не замечалась за ярой приверженностью к этому всему, то моё желание вызвало нешуточное изумление. — Мы проходили в школе историю христианства, — соврала я. — Мне стало интересно посмотреть на символику в церкви. Учитель говорит, что везде она своеобразная, и в каждой скрытый смысл. — Родители переглянулись. Они были сильно удивлены моим новым интересом. Почему мы с ними так далеки в понимании друг друга? Я и подумать не могу о том, чтобы поведать о своём истинном интересе, в квартале неподалеку отсюда. — Я могла бы пойти с тобой, — всё ещё недоверчиво промолвила мама. — Хорошо, — не показывая истинных чувств, кивнула я и подняла рюкзак. Отводя взгляд, я обошла замолчавшего отца и обернулась к матери, вытиравшей руки кухонным полотенцем, поторопив её: — Идём. Так как я обещала Луханю поговорить со священником, то восприняла вынужденные меры знаком судьбы. Совмещу прикрытие и алиби с полезным. Мама села на скамью, то и дело поглядывая на меня, а я ходила вдоль стен, якобы изучая архитектуру и её детали, заглядываясь на статуи католических святых, на надписи латынью. Но в голове у меня ничего не откладывалось, я размышляла о том, что делать дальше, если отец постоянно будет требовать отчета о выходах из дома. У алтаря шла служба, своей похоронной монотонностью не вселявшая в меня надежд и оптимизма. Устав бродить по теневым закоулкам и поняв, что в домовой часовне заброшенного особняка куда лучше себя чувствовала, я подсела к матери, дослушивая хорал и его псалмы. Как там Лухань? Не волнуется ли излишне? Не потерял меня? Должно быть, он в растерянности, куда я подевалась. Я даже позвонить ему не могу, и заводить ему телефон бессмысленно, ведь он и на звонок ответить не сможет. Что за кошмар… — Я схожу на исповедь? — огорошила я маму, когда всё закончилось, и она стала подниматься. — Исповедь? — сдержалась она, чтобы не потрогать мой лоб. Наверное, в её глазах я стала выглядеть странно. — Ну да, мне интересно, как это происходит. — Мне нужно спросить его, не сможет ли он пойти со мной в одно странное место и обвенчать меня с призраком. Нет, про призрака лучше вот так сразу не надо. Пусть это будет сюрпризом, если он согласится. — Ладно… я подожду тебя у выхода. — С ней всегда было проще договориться, чем с отцом. Но был и минус: ему она всё равно расскажет всё о моих причудах. Потому что для них они причуды, странности, капризы и подростковые выходки, а для меня это хлеб насущный (краем уха зацепила фразу из проповеди!), это мой смысл… это всё моё, всё, без чего я не я, нет меня. И после всех воспоминаний о прошлых жизнях, где у меня были другие семьи, другое окружение, другие спальни и панорамы за окнами, всё другое, кроме Луханя — всё отдалялось и делалось чужим, и родители в том числе. Родным был только Он.