* * *
— К сожалению, мы не знаем, чем ещё можем помочь. — Услышала я тихий-тихий шепот доктора, говорившего с отцом за ширмой. Мой слух стал острее, и раньше я бы не услышала этого. Меня уже дважды поднимали в отделение реанимации и возвращали оттуда, когда состояние стабилизировалось, но в этот раз… Я улыбнулась сама себе. Больше не прислушивалась к их разговору. Времени прошло много. Каникулы давно закончились и занятия начали недели четыре назад. Вместо выздоровления от "безумия" я стремительно угасала, хотя даже самые лучшие специалисты признали, что не нашли у меня признаков шизофрении или других расстройств. Не было обнаружено ничего, от чего стоило бы лечить, но если бы современные научные сотрудники позволили себе уверовать в душу, то я бы признала, что душевно больна, и она и только она находится в плохом состоянии. — Попробуйте забрать её домой. Дома и стены лечат… Отец вышел из-за ширмы. Его глаза были красными, но он пытался держаться. Надо же, я никогда раньше не видела его таким… готовым сдаться? В его глазах читалась просьба о прощении и вопрос. Он ответил мне, хотя я не спрашивала: — Мать пошла в церковь… придет попозже. — Чудно, она хоть во что-то верила, а ты? Мужчина, которому трудно было выслушать свою дочь. — Хочешь чего-нибудь? — Нет, спасибо, — безэмоционально проговорила я. — Дочка. — Он взял меня за руку. Моя была холодной. Я не стала сопротивляться. — Что я могу сделать? — Ничего, — шире улыбнувшись, напугала я его своей фразой: — Уже ничего не надо, папа. — Что угодно, правда. Ты скажи, что тебя беспокоит? — Душа, — назвала я то, о чем думала. — Не говори так, не надо. — Он подумал, что я хочу причаститься и отойти в мир иной? — Но если хочешь священника… — Да, чтобы обвенчаться с Луханем, — с вызовом бросила я. Он едва не скрипнул зубами, но проглотил. Он не понимал, как я умудряюсь, понимая всё остальное, настаивать на подобной ерунде. Именно ерундой он её и считал. — Лухань… — отец тяжело вздохнул, проглотив набежавшую слезу. — Какой он?
— Он? Настоящий. — Почему же он не навещает тебя? — гася злобу, делался мягче отец. — Он не может… Я не знаю почему. Особняк его не выпускает. — Ты хочешь с ним увидеться? — Больше всего на свете, — закрывая глаза, безмятежно поправила я на себе покрывало.
— Тебе тогда станет лучше, правда? — с надеждой спросил он. — А как бы тебе стало, если бы тебе вернули половину души? — Я посмотрела на него более зрелым взглядом, чем его собственный. Через меня смотрело непостижимое время, неуловимая печать рока и необъяснимость мироздания. Отец поежился, не ожидав от меня таких слов. Он сжал мою руку, подняв белый флаг.