— Вот, выпейте. Вам сейчас чайку нужно глотнуть. Диабета нет? — Милявская придвинула сахарницу. — Успокойтесь. Всё будет хорошо.
— Диабета нет.
Елена Николаевна вспомнила, как выспрашивала у знакомых рецепты тортов, пирожных, всяких коврижек и «шарлоток», чтобы порадовать Юрика. Ну, похлебает он теперь баланды, подонок! И пусть Катерина Филипповна передачки ему носит. Или Томочка, если с горя не загнётся. Её-то вряд ли посадят, учтут состояние здоровья. Кроме того, вроде, на мужа доносить не обязательно. А надо бы всех судить, если по справедливости.
— Но хорошо мне уже никогда не будет. Жизнь моя кончена. Терять нечего. А вы сегодня были добры ко мне. Я без вас умерла бы, наверное…
— Что вы, что вы! — замахала руками Милявская. — В нашем возрасте со всеми бывает. Я сама виновата, взволновала вас дурацкими вопросами про Андросовых. Не думала, что так близко к сердцу примете. Простите!
— Не за что мне вас прощать.
Потапова смотрела на следователя, а видела перед собой другое лицо. Этому старику так шла его лысина! Он не спал ночами от переживаний, когда кто-то из них болел, но лекарство из аптеки не принёс ни разу.
— Вы ведь вели дело об убийстве Валентины Максимовой? И даже допрашивали меня во дворе. Помните? Тогда же, зимой…
— Разумеется, помню!
Милявская чувствовала, что рано отпустила Свету, и ей самой может потребоваться помощь. В семьдесят пять лет даже положительные эмоции вредны. Сердце барабанило так, что подпрыгивал стол. Неужели сейчас всё кончится? И ещё один «глухарь» с плеч долой? Ветеран сыска заслужил эту удачу…
Елена Николаевна залпом выпила весь чай из кружки, шмыгнула носом и улыбнулась дрожащими искусанными губами.
— За вашу доброту и я вам добром заплачу. Чистосердечное признание сделаю, прошу это учесть. Валю убили мы с Андросовым. Точнее, её убивал Юрий Сергеевич, а мы с Тамарой при этом присутствовали.
Кабинет затопила тишина; лишь слышалось противное жужжание мухи под потолком. Две пожилые женщины смотрели друг другу в глаза, и ни одна не решалась нарушить гробовое молчание. Что-то говорить нужно было как раз следователю. А она никак не могла поверить, что «висяк» шестимесячной давности растаял, как туман под лучами утреннего солнца.
Безмолвие изнуряло Потапову. Она сказала главные слова, которые бились в душе все эти полгода, и теперь желала определённости. В тот декабрьский день, тёмный и бесснежный, она стала сообщницей убийцы. И разозлилась на Андросова вовсе не потому, что тот задушил Валентину.
Настоящее раскаяние пришло сейчас — оно произросло опять-таки на почве эгоизма. Елена Николаевна Потапова сознавалась в тяжком преступлении не из желания помочь следователю или в малой степени искупить тяжкий грех. Таким образом, она хотела отомстить Андросову за всё, и не скрывала этого.