Ему вдруг очень захотелось побыть рядом с Басмановым. Он давно был одинок. Никто ему давно не говорил добрых слов. Да и не случайно позвонил он к Басманову. Надо посоветоваться по поводу подделки действительного прохождения по инстанциям жалобы Дмитриевского. Да кое-что еще было.
Стареет и Федор Басманов. Стареет генерал. Что же, не такая легкая теперь генеральская жизнь. На работе — день и ночь. Другая теперь милиция, другая прокуратура. Обнаглел вор, убийца. Законы для него и раньше были не писаны, — теперь-то такое пошло!
Но, видимо, Наталия позвонила мужу на службу, и когда Гордий нажал на звонок, думая, что теперь выйдет к нему Наталия, а Басманов придет потом под вечер, вышел-то Басманов.
Шумно завел гостя в дом, шумно усаживал. Потом достал откуда-то коньячка, закусочки. Басманов уж давно понял, что друг его приехал не праздно — с каким-то делом. И когда Гордий сказал: «Ты выслушай меня, Федор, и не перебивай», улыбнулся.
— По Дмитриевскому опять, что ли?
— Ну спасибо, что помнишь. Другие-то и тех троих, которых к расстрелу приговаривали, и его давно позабыли.
— Ладно, не обижайся. Звонили же из Москвы. Что ты там, по его делу.
— Ладно, ладно! — обидчив был Иван Семенович. — Ладно… Я, конечно, ездил и папки все выворачивал наружу. Ведь много тогда документов пропало. И все на пользу следователю. И не на пользу мне, Федор.
Так вот… Суд, на взгляд Гордия, обошел в приговоре и время убийства. А между тем, совпадающими показаниями свидетелей, проживающих в районе, где был обнаружен труп, — они слышали крик убитой, это время установлено с достаточной точностью. Свидетель, некто Москалец, например, услышал крик во время трансляции по радио спортивных новостей. Он утверждает, что это было около 23 часов 35 минут. — Гордий жует жвачку, голос его бесстрастный, но уже вроде не рад, что рассказывает, — понял: ну к чему это товарищу генералу, обремененному не такими пустячными неточностями? У него — миллионы спасенных государственных средств, изощренность невидимых преступлений, до которых докопаешься лишь с самым мощным микроскопом. — Так вот, — скучно теперь поясняет, — время трансляции спортивных известий установлено справкой Радиокомитета. Оно совпадает… Это время впрочем не противоречит и выводам экспертов: смерть наступила не позднее 24 часов. После получения Иваненко черепной травмы она могла прожить не более 15–20 минут…
«Что же он этим хочет сказать?» — силится понять Басманов. — Вот, оказывается, что! Убитая встречалась со своей подругой на Клочковской улице, по выводам суда, в 23 часа 30 минут… Ага, понятно! Это обстоятельство решительно опровергает выводы суда. Согласно им Дмитриевский и Романов догнали Иваненко в Криничном переулке, вновь попытались уговорить ее — прекратить преследования Дмитриевского: он же женится!.. Погоди, погоди! Они ее уговаривали, просили не сообщать письменно Дмитриевскому на работу — он ведь вот-вот должен был уехать в Ленинград! Всякая аморальность ему бы помешала. Они ее уговаривали… Сколько? Две минуты, пять, десять? Романов потом пошел домой. Остался один Дмитриевский. Он стал один ее уговаривать. Убитая встретилась с подругой в 23 часа 30 минут, ей около двадцати минут понадобилось на дорогу в этот Криничный переулок. Когда же они ее уговаривали, вначале вдвоем, а потом уговаривал Дмитриевский один? Но смерть наступила в 24 часа! — Гордий волнуется, как ребенок. Он хочет, чтобы его поняли. Однако и так понятно. Концы с концами не сходятся у суда.