- Где все вещи? – Спросила Пи, - здесь воняет.
- Нам придется прибраться здесь, и завтра мы поедем за покупками, помнишь? Я говорила тебе об этом по дороге сюда. Ты хотела себе в комнату Холодное сердце, - напомнила я ей, открывая окна. Какого, блин, цвета была эта комната? Кто покрасил гостиную в яблочно-зеленый цвет?
- Где моя ванная комната?
Кивнув в сторону единственной ванной комнаты в конце коридора, я посмотрела на ее выражение, - Там. – Она не впечатлилась, но не могу сказать, что виню ее за это. Для меня эта ванная комната была нормальной, я жила и в худших условиях. Она – нет. Пи привыкла, что ее баловали подарками и роскошными вещами, которые ей не были нужны.
- Это моя комната? – Спросила она, открывая первую дверь справа.
- Можешь выбрать любую, какую захочешь. Эта выходит окнами на озеро Бейберри, а другая на равнины и горные вершины.
- Я вижу горные вершины из обоих окон. Мне нравится этот дом, - улыбнулась она, и мое сердце успокоилось, - Я выбираю эту комнату, потому что мне нравятся стены.
Это осчастливило меня. – Хорошая идея. – Я ненавидела зеленовато-голубые стены. Думаю, предыдущими арендаторами тут были цыгане. Круто.
- Где мы будем спать?
- На наших одеялах. Мы достанем мебель, когда приберемся.
- Ладно.
Вот так. Это было просто. Избалованная маленькая богатая девочка Лондон Джейн Коаст была счастлива в скромном доме на обычном куске собственности. Теперь, если нам удастся держать наши личности в секрете, успех нам обеспечен. Я зашла в ванную и протянула руку над дверью шкафа, где мне было сказано посмотреть, и вытащила конверт. Ух ты. Это должно помочь.
Глава вторая
Я не осознавала, что делаю, пока нижняя часть моего предплечья не покрылась татуировками. Рисунки из жизни раскрасили мою руку. Я прикоснулась к половинке сердца с неровными краями, вспомнив ее важную роль в формировании той, кем я была.
Забавно, что я никогда, казалось, не зацикливалась на первых тринадцати годах своей жизни. Счастливых годах. А вот следующие за ними годы, стали мучением для моего разума. Я взглянула на Пи, свернувшуюся калачиком на полу. Взяв ручку, я заштриховала зазубренное сердце, в то время как в памяти всплыли воспоминания о медальоне.
Мне было тринадцать, за неделю до той новости. Моя мама только что выступила в Чикагском Симфоническом оркестре и была возбужденной от радости. Я любила, когда она была такой после выступления. Сидя в первом ряду, я испытывала гордость за нее как никогда. Моя мама работала больше и усерднее, чем кто-либо, кого я знала. Ничто не могло встать у нее на пути. Даже я.