– Пресвятая Дева Мария! – воскликнула Урсула. Она пошла вспять по кровавому следу к истокам струйки, перебралась через кладовую, прошлепала через галерею с бегониями, где Аурелиано Хосе нараспев повторял, что дважды три – шесть, а трижды три – девять, пересекла столовую и гостиные и направилась прямиком по улице, свернула направо, потом налево до Турецкой улицы, забыв, что ковыляет в кухонном переднике и домашних туфлях; выбралась на площадь и ринулась к двери дома, в котором ни разу не была, и распахнула дверь спальни, и почти задохнулась от порохового дыма, и наткнулась на Хосе Аркадио, лежащего ничком на полу в обнимку с крагами, которые только что снял, и увидела самое начало уже неживой кровавой нити, тянувшейся из его правого уха. На теле ран не нашли и определить оружие не сумели. Также невозможно было избавиться от тяжелого порохового духа, которым пропитался труп. Сначала тело три раза вымыли мочалкой с мылом, потом оттирали уксусом с солью, затем – лимонным соком с золой и, наконец, погрузили в бочку с жавелем на целых шесть часов. Его терли с таким старанием, что татуированные арабески заметно поблекли. Когда прибегли к последнему средству, – нашпиговав перцем, тмином и лавровым листом, день варили на медленном огне, – он начал распадаться, и пришлось спешно устраивать похороны. Хосе Аркадио похоронили в специальном герметичном гробу двух метров и тридцати сантиметров длиной и метр десять сантиметров в ширину, обитом изнутри железом и завинченном стальными болтами, и, несмотря на все это, по улицам, где шла траурная процессия, несся запах пороха. Падре Никанор со своей вздувшейся и твердой, как барабан, печенью осенил покойника крестным знамением, не вставая с кровати. Хотя позже могилу обложили кирпичом и засыпали золой, опилками и негашеной известью, от кладбища многие годы несло порохом, пока инженеры из Банановой компании не замуровали могилу в бетон. Как только гроб вынесли из дому, Ребека заперла двери и похоронила себя заживо, укрывшись толстой скорлупой пренебрежения, которую не удалось пробить ни одному земному искусу. Лишь однажды, уже в старости, выбралась она на улицу, напялив шляпу с цветочками и надев туфли цвета черненого серебра, когда Вечный Жид пронесся через городок и обдал его таким жаром, что птицы пробивали металлические сетки на окнах, чтобы умереть в спальнях. Последний раз ее видели в живых, когда она метким выстрелом прикончила вора, пытавшегося взломать дверь дома. Никто, кроме Архениды, ее наперсницы и служанки, не общался с ней с того времени. Случайно стало известно, что она пишет письма епископу, которого считает своим двоюродным братом, но о том, что пришел ответ, разговоров не было.