— У меня нет зеркала, — сказал Джефф и потрогал щеку. — Ну, зарос… И бритвы у меня тут нет…
— На рукаве скафандра есть зеркальце, — напомнил я ему.
Он хлопнул себя по лбу, нашел зеркальце там, где ему полагалось быть, и пристально изучил свою физиономию. Не доверяя зрению, пощупал там и сям.
— Похоже, мне не повезло, — сказал он очень спокойно. — Я-то думал, щетина, а она и на лбу, и на ушах… И не щетина это вовсе…
Даже я, не спускавшийся на планету, уже понимал, что, конечно же, никакая это не щетина, а тот самый грибок, местная волосатая плесень. С точки зрения биолога, случилось худшее, что можно себе представить: инопланетный гриб оказался способен паразитировать на коже человека. Судя по всему, чувствовал он себя на ней превосходно, чему, наверное, способствовала богатая кислородом атмосфера внутри корабля. Удивительным было другое: Джефф также чувствовал себя нормально. Даже не почесывался.
Он был врач — это первое. На грибок, поселившийся на человеке, по идее, должны действовать противогрибковые препараты — это второе. Раз поселился, значит, его биохимия сродни биохимии земных грибков, а раз так, то на местную плесень найдется управа. Даже я, технарь, понимал это. Поэтому вернулся к своим обязанностям, чуть только мне — необычайно вежливо! — дали понять, что я зря путаюсь у спецов под ногами. А эти трое устроили консилиум.
Я провозился до ужина, устал и перепачкался. Если кто-нибудь начнет уверять вас, что в звездолете все стерильно и лишней пылинки не летает, — не спорьте с дураком, пусть тешится грезами. На самом деле и пыль летает, и смазка течет, и вообще где техника, там и грязь, а где человек, там ее еще больше. Внезапно я обнаружил, что хочу поужинать вместе со всеми, и заспешил. Вымыв руки и взглянув мимоходом в зеркало, я обнаружил, что каким-то образом умудрился запачкать лицо, а обнаружив это — попытался его отмыть.
Оно не отмывалось.
Я мылил и тер физиономию, мылил и тер, не желая поверить в очевидное. Но поверить пришлось. Не серая с бежевым оттенком грязь покрывала мое лицо — это была очень короткая мягкая поросль. Я заплесневел!
Что было делать — злиться? Ужасаться? Лить слезы? Еще чего не хватало. Я глубоко вздохнул, пожалел о невозможности тяпнуть стакан водки без закуски и пошел сдаваться.
Инес и Ганс уже сидели за столом. Просто сидели, не ужинали.
— Так, — сказал Ганс, увидев меня. — Мне кажется, Джеффа можно выпускать.
Его лицо было серо-бежевым. Лицо Инес — тоже.
Мы поговорили, хотя все было ясно без слов. Пластырь, которым Джефф заклеил дыру в скафандре, оказался дрянным, или, может быть, герметик оказался никуда не годным, или Джефф заклеил прореху, не слишком аккуратно следуя инструкции, или наши средства дезинфекции никуда не годились — какая теперь разница? Это была, в сущности, мелочь, повозимся — выясним, чья вина. Никто не запаниковал, хотя лично я думал о том, сколько нам осталось жить — несколько дней или, может быть, недель? И насколько мучительным будет конец?