Долго ждать его мести мне не пришлось, и, когда пробил ее час, я быстро уверовал, что заплачу за свою дерзость жизнью. Вспоминая события того страшного утра, я и сейчас дрожу от гнева и чувствую такой отчаянный страх за свою жизнь, что меня одолевает желание оказаться еще разок в обществе той твари, дабы заставить ее испытать такие же ужас и панику, какие я тогда пережил. Должен признаться, приступая к изложению этой части истории, я вынужден был трижды обойти по кругу гостиную, в которой пишу, и выпить бокал-другой спиртного – настолько мучительны эти воспоминания.
С того дня, когда капитан Блай предложил мне выбрать для мистера Холла партнера по танцу, минуло две недели, и за это время моя репутация среди моряков значительно выросла. Если я поднимался на палубу, матросы именовали меня мастером Тернстайлом, а не Турнепсом; обращались со мной как с ровней – чувство, бывшее для меня внове; я вдруг понял, что могу разговаривать с палубными матросами куда как увереннее, чем несколько месяцев назад, когда я впервые взошел на борт «Баунти». Даже самые завзятые грубияны не пытались теперь запугать меня, как делали прежде, и хоть во время вечерних танцев мне доставалась изрядная доля насмешек – уверений, что я посмазливее девок, коих наши моряки знавали в свое время, – я старался платить им той же монетой, насколько мог. Коротко говоря, я чувствовал, что становлюсь членом команды.
Всякий, кто знал меня в отрочестве, с удовольствием и весельем приведет доказательства того, что я страшно любил поспать. Даже относительному неудобству низкой койки у двери капитанской каюты не удавалось на долгий срок удержать меня от дремоты, а тут еще обнаружилось, что со времени нашего отплытия сны мои стали куда более живыми, чем во времена мистера Люьиса, когда я делил постель с моими братьями. Не знаю, была ли тому причиной качка или жалкая похлебка, которую мистер Холл называл с присущим ему чувством юмора обедом, но мои сонные грезы наполнялись таинственными существами и чужими странами, прекрасные девы заманивали меня в свои чертоги ради проделок определенного рода, вследствие чего я распалялся донельзя едва ли не каждую ночь. Подобные сновидения перестали страшить меня, как бывало прежде, я привык к ним настолько, что совсем не испугался, открыв в тусклом свете одного раннего утра глаза и увидев стоящего надо мной живописного зверя с оскаленными зубами и дикими глазами; зверь этот указывал пальцем прямо в мое сердце и, злобно шипя, повторял и повторял одно и то же слово. «