— Ладно, давай сама, — перебила Клава. Она вдруг вспомнила, как двадцать с лишним лет назад сама вот так начинала. Тыкалась во все углы как слепой щенок, шишки набивала на каждом углу. Зато это был ее первый личный опыт, ее собственный багаж. То, чему учили, что советовали мудрые старшие товарищи, она забыла уже давным-давно, а то, на чем обожглась сама, осталось в памяти навсегда.
Ирина побежала в канцелярию регистрировать первое дело и выписывать повестки на допрос. Дежкина с Левинсоном остались в кабинете одни.
— Как думаешь, раскроет? — тихо спросил Евгений Борисович.
Клава вздохнула и покачала головой.
— Вряд ли. Даже если определим личности, что почти невозможно, это все равно вряд ли поможет. Жень, сколько лет прошло. Бербрайер говорит, что могилу посещали каждую неделю, ничего подозрительного не заметили, стало быть, закопали этих двоих сразу же после похорон, пока могила была свежая. А это уже лет двадцать прошло. Срок давности вот-вот выйдет. Так что раскрутить нужно быстро, чтобы суд успеть провести. А там ведь еще адвокаты как начнут по полгода знакомиться с материалами. И все. Мартышкин труд, сам понимаешь.
— Тогда зачем взяла? — удивился Левинсон.
— Жень, ты же сто лет тут. Разве дела берут? Дела дают. И попробуй отказаться. А она пусть повозится, ей это действительно будет интересно. Или не так?
— Так, наверное.
16.00–17.02
Смотреть на ноги этой молодой девушки было просто невозможно. Бербрайеру казалось, что они растут буквально от шеи — такие они были длинные. Ирина спокойно сидела и заполняла его пропуск, а он не мог оторвать взгляда от этого чуда. Одно из двух — либо это не называется ноги, либо ногами не называется то, что у его жены. Потому что настолько разные предметы нельзя называть одним именем. Те толстые, короткие, в вечных порезах от бритвы, потому что постоянно лезут черные колючие волосы, даже сильнее, чем у него на лице. А эти…
— Марк Борисович, вы не могли бы вспомнить похороны вашего отца?
— Что? — Он вздрогнул, оторвал взгляд от завораживающего зрелища и огляделся по сторонам. Ирина вопросительно смотрела на него.
— Что вы сказали? — Бербрайер опять покосился на ее ножки и нервно сглотнул. Калашникова проследила за его взглядом, покраснела и одернула юбку.
— Я говорю, не могли бы вы вспомнить похороны вашего отца, Бориса Моисеевича. Подробно вспомнить.
Дежкина сидела в углу и делала вид, что читает какие-то протоколы. На самом деле она старалась не пропустить ничего. Ни звука, ни движения. Как будто это не у Ирины, а у нее самой сегодня был первый допрос.