Кара-ул! Помогите!
А медведь Тяжелая Лапа смеялся: он так и хотел, чтобы вопил Заяц и ногами дрыгал.
И многое другое вспомнил медведь Тяжелая Лапа. Всю свою жизнь в памяти перебрал и увидел: нет ничего в ней светлого. Вся она из одних прокуд да безобразий сложена. И вот умрет он сейчас, и будут говорить о нем в лесу и не один год:
Жил когда-то среди нас медведь Тяжелая Лапа. Всю жизнь он только и умел, что охальства да пакости другим делать.
И зашевелились у Медведя реденькие волосы на голове. Выполз он из берлоги. Бурый. Уши в стороны торчат. Ни на кого не похожий. Подошел к Смерти, положил ей на узенькое плечо лапу.
Погоди острить нож свой.
Что это?
Нельзя мне, понимаешь, умирать пока.
Почему это? — спрашивает Смерть, а сама — жик- жик, жик-жик! знай себе точит, колдует над кирпичом.
Смотрит на нее Медведь грустными глазами и говорит:
Лежал я сейчас, слушал, как готовишься ты к часу моему смертному, и годы прожитые вспоминал. Столько я, понимаешь, за свою жизнь черноты пролил, и сказать даже страшно. Умри я сейчас, и никто меня добрым словом не вспомнит: в каждом сердце по занозе оставил.
Пожала Смерть узенькими плечами, ножик свой о ноготь опробовала.
Я-то здесь при чем? Пришло время умереть тебе, значит, должен ты умереть. И я пришла тебе об этом сказать — умирай. У меня нет для тебя другой жизни.
Это я понимаю, — говорит Медведь, — и готов к этому. Но исполни мое последнее желание: дай мне подышать хотя бы час еще. Хочу я перед смертью биографию свою подправить, подблестить ее немного: зайчика солнечного и пустить в нее для радуги.
Ладно уж, так и быть, — говорит Смерть. — Зажигай над своей биографией радугу: даю тебе два часа жизни. Иди.
И пошел Медведь. Спустился к речке. Решил он свалить через нее сосну-вековуху. Будут ходить по ней с берега на берег все и хорошо о нем думать. Покрепче сосну выбрал и попрямее, чтобы подольше мост его служил лесу. Уперся в нее грудью, крякнул, а сосна и не шелохнулась даже. Уперся еще раз, еще крякнул, и опять она неколышимо стоит.
И понял тут медведь Тяжелая Лапа, что стар он сосны о корнем из земли выворачивать. Только и может он теперь, что топтаться подле них да кряхтеть... невсемогуще, а бывало... И еще раз окинул медведь в памяти прожитые годы, а в такой час все круглее, объемнее видится, и повесил голову.
Эх, — говорит, — сколько ее во мне было когда-то, силы-то немереной, медвежьей. Всю на озорство да пустяки извел, а для дела потребовалось — и нет ее, исчезла, что птица осенняя.
И так ли ему жалко себя стало, что откуда вдруг что и взялось. Крякнул, уперся плечом — и легла сосна через речку. Крякнул еще раз, и еще одна вытянулась — сосна к сосне легли. Сел Медведь, где стоял, и никак отдышаться не может. Глядь, а уж по мосту, по его мосту, Заяц скачет, раздвоенной губой одобрительно оричмокивает: