Владимир почти физически ощущал жуткий стыд.
– Погодите, может, инвалида все-таки куда-нибудь пристроим? – Владимир опустил глаза.
– Эх, Вова-Вова, наломал дров, а теперь в кусты? Я – демон, мне незнакомо чувство жалости. Отчего я должен делать исключения или преференции? Я итак пошел на аккомодацию[125] со своей совестью, – Виктор усмехнулся, лукаво приподняв бровь. Он словно попробовал на язык новое французское словечко. – Именно! На аккомодацию с совестью, – он снова хохотнул. – Потому – давай без лишних сантиментов.
– Погодите, Виктор, помните, вы говорили, что вам симпатичны русские?
– И что с того? При чем здесь твоя галлюцинация?
– Я не галлюцинация вообще-то, – тихим голосом возразил поручик. – Нам надо бы объясниться…
Но Виктор проигнорировал его реплику.
– Ну ладно, пусть и галлюцинация, но все же… воевал за русских, в русской армии против Наполеона. Я… словом, я не могу с ним так поступить…
– Эх, Володя, только ради тебя.
Виктор свистнул три раза, и из рамы на стене появился карлик в турецкой красной феске – тот самый, которого Владимир видел во дворце у Виктора. Он проковылял к своему господину.
– Что прикажете, патрон?
– Ликтор[126] Овидий, возьмите этого поручика и препроводите его ко мне во дворец. Позже я придумаю ему занятие. А пока поставьте на полное довольствие… Он у нас герой. Эх, что я несу? Если бы меня услышало мое начальство! Я вожусь с тобой, Махнев, как с малым дитём… Нашел забаву на свою рогатую голову.
Владимир посмотрел на старика инвалида. Тот плакал от благодарности.
– Спасибо, тыловой красавчик. Русский солдат не забудет твоей доброты…
– Хватит сырость разводить. Овидий, забирай поручика.
Карлик, несмотря на свои малые размеры, словно пушинку, подхватил довольно тяжелого героя войны, взял его на руки и с проворством обезьяны улизнул в открытую раму на стене.
– Ну, все! С остальными я чикаться не буду.
– Не трогайте меня метлой поганой, я и сама уйду! – гордо объявила Алена Митрофановна.
Она подошла к дверному проему. И встала, словно монумент. Лицо ее побледнело, рыжие волосы выбились из косы и развевались от ветра, идущего из темной двери. На руках сидел голый младенец. Остальные держались за ее юбку… В таком составе, с кротким, покорным судьбе лицом, она удалялась в черную даль. Владимир зажмурил глаза: на минуту ему показалось, что в черную дыру улетает не Бочкина Алена Митрофановна, а сама «Сикстинская мадонна» в развевающемся головном платке, кисти знаменитого Рафаэля. А младенцы вновь стали ангелами.