— Это всегда так: у кого горе, а у кого-то веселье, — тихо ответила Мария Ивановна и, потупившись, продолжала: — Домой идти не хочется, наревусь сейчас…
— Слышь, Марь Ивановна, пойдем ко мне, посидим, поболтаем, у меня выпить есть. Еще на Первое мая соседи собирались у меня погулять, так вино осталось и стоит. Пойдем, поговорим, завтра у тебя выходной и у меня выходной.
Кассирша постояла, потопталась, раздумывая, потом решительно сказала:
— Пойдем! И впрямь, чего я разнюнилась?
Ветер теперь дул в спину, и они быстро дошли до дома Елизаветы. Поднялись на второй этаж, разулись у входа и вошли в квартиру. Квартира была просторная, двухкомнатная, сияющая чистотой и покоем. Елизавета включила во всех комнатах свет, чтобы было веселей, и стала суетиться у стола.
— Ты есть-то сильно хошь? — спросила она по-свойски кассиршу.
— Так, не очень, — ответила та.
— Я котлеты пожарю. Они у меня, вроде, ничего получаются. Мясо попалось хорошее — мякоть. Из одной оленины-то котлеты бывают суховатые, я свининки добавляю, и ничего, вкусно.
Елизавета поставила на стол две бутылки сухого болгарского вина «Ризлинг», принесла тарелки, вилки, хлеб. В ситцевом легком цветастом платье, разрумянившаяся от хлопот, она выглядела моложе своих сорока пяти лет. Вот полнота, рыхлость тела набавляли ей годы да большой приплюснутый утиный нос, делавший непривлекательным ее лицо, — к тому же еще и старил.
— Я готовить люблю, — кричала из кухни Елизавета. — И поесть как следует тоже люблю. Нынче поесть все любят. — На кухне, потрескивая, урча, жарились котлеты, звук этот порой заглушал голос Елизаветы, и она кричала еще громче: — В достатке живем, вот и едим вволю. Во время войны не больно-то разгонялись, все впроголодь жили.
Мария Ивановна рассматривала фотографии на стене. Их было много, и были они загнаны под стекло в массивные, из красного дерева рамки. На фотографиях очень много детей. В штанишках, трусиках, а то и вовсе без них, животастые, с махонькими петунами, стояли они у табуреток, кроваток, лошадок, с игрушками и без, с кошками, курами, собаками, в шляпках, шляпах, вовсе лысенькие, круглолицые, щекастые и все как один с утиными носиками.
В центре размещалась большая фотография, на которой стояло, сидело, лежало на полу много людей. Кассирша внимательнее присмотрелась к снимку и увидела на нем Елизавету с ребенком на руках. Она еще была молода, не столь полна, как теперь, но уже видно было, что тело ее набирает вес. Мужчины на фотографии были в темных костюмах и белых рубашках, женщины в разных платьях, кофтах и сарафанах. Обликом все запечатленные так похожи, что сомневаться не приходилось — это семья Елизаветы: отец, мать, братья, сестры и прочие родные и родственники. В центре фотографии стоял крупный, лет пятидесяти пяти мужчина, коротко подстриженный, большеухий, губастый. По большому приплюснутому носу кассирша поняла, что это глава семейства. Пожилая дородная женщина с выпученными глазами — мать Елизаветы.