Снимок был давний, уже пожелтевший, и каменные, сосредоточенные лица людей отражали то время.
Котлеты наконец поджарились, и Елизавета внесла их прямо на большой чугунной сковородке, румяные, пахнущие чесноком и луком.
Увидев, что кассирша рассматривает фотографии, хозяйка сказала;
— На этой стене весь род наш висит. В деревнях все живут. Кого я ни приглашала к себе, не едут. Теперь в деревнях хорошее житье. И я бы давно уехала на родину, квартиру вот берегу. Через год мой старшой сын заканчивает институт и приезжает сюда работать. Женю его, передам квартиру и на материк махну. Тут и пенсия подоспеет. Ждать мне ее пять годов всего осталось.
— Много у тебя родни! — садясь за стол, проговорила Мария Ивановна.
— Хоть отбавляй…
Елизавета открыла бутылку и налила в фужеры вино.
— Распустилась я, распустилась, — неожиданно плаксивым голосом заговорила кассирша. Взгляд у нее стал каким-то потусторонним, захватывающим, будто она видела такое, что недоступно было видеть остальным людям. — Себя нужно держать всегда в узде. Прав дед, палками нас нужно, палками…
— Ты на него не серчай, он хороший и добрый. Сегодня просто так языком молол, расстроился, дочка у него шалапутная, трех мужей сменила. — Елизавета подняла фужер. — Давай выпьем… Выпьем за радость душевную.
Кассирша посмотрела на Елизавету. Взгляд у нее был уже другой, обычный, усталый.
— Выпьем, только радости душевной, видно, уж и не будет…
Они выпили и стали есть. Долго молчали, потом глаза у кассирши опять заволокла странная пелена боли и тоски.
— Я в молодости красивая была, полковничья дочь. В доме всегда был достаток, меня лелеяли, как невиданный цветок. Замуж выдали за молодого офицера-красавца. Он умен был и, как отец считал, подавал большие надежды. Мне было двадцать лет, но в сущности я была ребенком — ничегошеньки не понимала в жизни. Жизнь жен офицеров нелегкая. Где я только ни побывала за годы замужества, почти весь Союз объездила, и все по самым глухим местам. Муж меня так любил, что даже стирал за меня и пищу готовил. Когда ребенок родился, так он и его купал. Вовик до двух лет звал мамой не меня, а моего мужа. С Федей мне было хорошо. Я не очень сильно его любила, но понимала, что без него я никто, и готова была пойти за ним хоть на край света.
Когда мужа на Север перевели, присвоили ему майора и назначили командиром погранзаставы. Я не думала, что судьба так жестоко поступит со мной, верила, что до конца дней ничто нас не разлучит. Я ведь даже не изменяла ему, хотя вокруг меня до сих пор мужчины увиваются.