Ирония в глазах Круглова разом потухла.
— Правда, видел, — в ответ прошептал он.
— Страшно, когда на глазах убивают человека?
— Страшно, очень страшно! Только все говорили, что он ее за дело убил.
Курнев заглянул в глаза Круглова и был поражен по-взрослому умудренным покоем их взгляда. И он понял, что сейчас не время говорить этому, познавшему так много лиха ребенку о том, что могли быть обстоятельства, оправдывающие ту женщину, что не в праве человек, кто бы он ни был, лишать другого человека самого великого — жизни.
— От тебя пахнет табаком, ты куришь? — изменив тему разговора, спросил Курнев.
— Курю, — без тени смущения ответил мальчик. — У нас все в деревне курят — нам можно, мы войну перенесли.
— Ты с отцом и матерью приехал?
— Нет, только с матерью. Отца немцы подстрелили.
— Как тебя зовут?
— Петей.
— Петя, ты не кури пока при ребятах, хорошо, а потом мы все с тобой обсудим. Ну, иди, отдыхай.
Когда мальчик вышел из класса, Клавдия Петровна, еще более красная и растерянная, спросила:
— Вы ему позволили курить?!
— Успокойтесь. Если мы будем запрещать, он не бросит, будет прятаться, таиться и разуверится в нас. Нам предстоит нелегкая борьба за Петю. А парень он хороший, и вырастет из него хороший человек.
— Мне бы ваш оптимизм. И откуда в вас все это?
— От отца, Клавдия Петровна. Он говорил: «Если человек не видит лучшего в будущем, значит, он неправильно живет». Кстати, мой отец был учителем и, как Петин отец, не вернулся с фронта.
Все последующие дни для Ивана Александровича были наполнены хлопотами. Нужно было на зиму запастись углем, продуктами для интерната, утеплить школу. К тому же он вел занятия и большую внеклассную работу.
За хлопотами Курнев не заметил, как сильно изменилась Клава. Она похудела, под глазами появились синяки, и от того глаза казались еще больше, они пугали своею бесконечной глубиной.
Однажды ночью Иван Александрович проснулся от какого-то глухого стенания. Он прислушался и понял, что это плачет Клава. Курнев поднялся, прошел к комнате учительницы и увидел ее в приоткрытую дверь. В белой ночной рубашке, с распущенными волосами, Клава лежала на кровати и, уткнувшись в подушку, плакала сдавленно, приглушенно, боясь и стыдясь своего плача.
— Клава, что с тобой? — дотронувшись рукой до горячего плеча девушки, спросил он.
Она порывисто кинулась к нему и зашептала:
— Убей меня, убей, только не мучай…
Лицо ее было залито слезами.
Утром Иван Александрович сидел в пустом классе и писал: «Аня, отец мне как-то написал, что честность мужчины определяется его чистотой перед народом, Родиной. Я бы добавил, что и чистотой перед женщиной. Я должен сказать тебе правду. Моя любовь к тебе не угасла, но я встретил девушку, которую полюблю и которая будет мне верным другом на всю жизнь, в самом святом для меня деле. Не считай меня предателем, мной сейчас руководит великий долг перед отцом и своим будущим».