Степан аккуратно завернул подарок в газету и, протягивая его старику, сказал:
— Пусть старуха носит на здоровье. Ей как раз к лицу будет.
Аляно ничего не понял из сказанного, но благодарно закивал головой и потом объяснил мимикой и руками, что он придет еще и непременно привезет в подарок малахай из рыжей лисицы, который сошьет жена Геутваль, потому что шапка у Степана совсем старая и некрасивая.
После отъезда Аляно долго никто не приезжал на базу. Степан скучал и томился от одиночества. Тяжкие, нехорошие мысли лезли в голову. Успокаивая себя, он думал о том, сколько таких русских мужиков, как он, разбросано по белому свету: в горах, в пустыне, в море — и все они исполняют свой долг спокойно и верно. И он наполнился той неимоверной, настырной силой, которая шла из глубины, из древности, тем упорством, которое родилось в веках, той русской верностью, которая, по его разумению, была во всех, в таких, как он, и которую нужно было нести дальше, не утрачивая и не замарывая ее.
В конце января к Степану стали наведываться оленеводы. Маршруты зимних выпасов оленьих стад проходили недалеко от перевалочной базы. Пастухи приезжали теперь за продуктами, за меховой одеждой и просто в гости.
Услышав встревоженный лай своего пса, Мячиков торопливо одевался и выбегал на улицу. Он помогал гостям распрячь оленей и заводил их в дом. Оленеводы снимали толстые меховые кухлянки, рассаживались на полу, где было прохладнее, и, блаженно почмокивая губами, пили горячий чай.
Напившись чаю, поговорив с хозяином дома о разном, пастухи «замечали» висевшую на стене балалайку и просили сыграть что-нибудь. Упрашивать Степана не приходилось. Он снимал со стены балалайку, усаживался на скамейку, прокашливался, будто собирался петь, и начинал играть. Балалайка в его руках оживала и выводила такие мелодии, такие трели, что оленеводы поражались ее голосистости. Этот небольшой треугольный ящичек с дырочкой посередине, на котором было закреплено всего три тоненьких проволочки, умилял их.
Разохотившись, Степан начинал петь, а иногда даже плясать, что пастухам особенно нравилось. Когда Мячиков уставал, он откладывал балалайку в сторону и начинал рассказывать о своей деревне, где, по его словам, любой мальчишка лучше его играл на балалайке.
— Вот летом, — поблескивая глазами, говорил Степан, — привезу я с десяток балалаек и научу вас всех играть. Оркестр создадим на удивление всему честному народу. До самой Москвы слава о нас дойдет.
Пастухи улыбались, кивали головами в знак согласия. Им нравилась мысль научиться играть на балалайках. Мячиков пытался даже пугать оленеводов тем, что учитель он строгий и спуску никому не будет давать, но пастухи все равно соглашались стать его учениками.