Просторное фойе разделено толстыми, модными еще в пятидесятые годы, колоннами на две части. В той, что больше, — эстрада и елка.
Стены украшены бумажными гирляндами, огромными рисунками зверей, облаченных в людские одежды. Здесь и Волк из бесконечных «Ну, погоди!», и белый медведь, вращающий землю вокруг оси, и морж на льдине с бутылкой, и лиса, хитро подмигивающая колобку-простофиле, а под рисунками надписи, кочующие по всем новогодним балам — может, даже из эпохи в эпоху, — надписи, призывающие быть веселым.
Людей в фойе еще немного, в основном девушки, спортивно, ладно сложенные в макси платьях или юбках с длинными разрезами спереди, сзади или с боков, сквозь которые видны стройные ноги, манящие капроновой подделкой под загар. Девочки, как правило, коротко подстрижены (а ля Мерей Матье), с подведенными синевой глазами.
— Крошки из местного педучилища, — пояснил Агапову тоном гида Золотаев. Он не первый раз был на танцах и хорошо ориентировался. — Им по пятнадцать-семнадцать лет, и для серьезных дел они еще не созрели. Но попрыгать, потанцевать с ними можно.
Оркестр грянул быстрый ритмичный танец. Парнишка с микрофоном в руке дернулся в такт музыке, длинные темные волосы прикрыли на мгновение его пухлое с баками и усиками лицо, потом застывшим водопадом спали на один, на другой бок, парнишка запел на английском, и голос его, усиленный в десятки раз электроникой, словно впился в стены здания. Оркестранты, в алых рубашках и белых брюках, тоже молодые и волосатые, крутили головами, дергались и было такое ощущение, будто они сгорают в пламени.
Девушки кинулись в центр зала, задвигались, заизгибались молодо, игриво, с каким-то непостижимым самозабвением.
— Вдарим и мы? — легонько подтолкнув Агапова вперед, спросил Золотаев.
— Ты что, спятил! — ахнул тот. — Нас, отцов, за сумасшедших примут.
— Тогда начнем с буфета — и мы станем такими же лихими, как эти девушки. Мы придем к их восторженности.
Они спустились на первый этаж. В буфете немногочисленные компании тридцати-сорокалетних мужчин и женщин. В ожидании большого скопления людей все столы заранее заставлены всевозможной снедью и горячительными напитками.
Золотаев открыл бутылку коньяка, наполнил рюмки.
— Ну-с, перед встречей Нового года надобно и причаститься, — произнес он.
— Я вообще не очень…
— И я не очень, но сегодня!..
Они выпили, потом выпили еще, спеша, стремясь побыстрее расстаться с гнетущим чувством потери чего-то, которое охватило их там, наверху, где танцевала, развлекалась молодежь. Потом они говорили о пустяках, но разговор не клеился, ломался, мысленно они были на втором этаже, завидуя не тому, что там происходило, а возрасту, юности верещащих мальчиков и девочек.