— Знаешь, как это называется! — перебил архитектора Агапов.
От волнения он поперхнулся и закашлял, стыдливо зажимая рот ладонью.
Пока Агапов кашлял, Золотаев успел несколько раз примирительно сказать, что не надо его слова принимать всерьез.
— Я предлагаю, — сказала Дина, когда Агапов успокоился, — выпить по последней и пойти танцевать.
Все согласились.
В танцевальном зале теперь было многолюдно. Разряженная молодежь заполнила все фойе.
Оркестрантов не было на эстраде — отдыхали, и Снегурочка с Дедом Морозом к чему-то призывала отдыхающих, но за всеобщим гамом нельзя разобрать их голосов. Но вот появились музыканты, зал завопил, приветствуя их. Парни были одеты уже не в красные рубашки и белые брюки, а наоборот — в красные брюки и белые кружевные рубашки.
— Эту песню мы дарим Марине, которая находится в нашем зале! Самой красивой девушке в мире, — прокричал в микрофон щекастый юный певец.
Парнишка-ударник задергался, замахал волосатой головой, ритмичные звуки полились в зал, затем вступил весь оркестр, и певец, почти касаясь губами микрофона, запел, подражая знаменитым Битлзам:
Моя любовь из вечности пришла,
Она бела, бела, бела…
Толпа хлынула к елке, задергалась, подключаясь к ритму песни.
Агапов уже не смотрел на всех ошалело, как вначале. Выпитый коньяк подогревал в нем стремление так же вот дергаться, беситься, забыв о возрасте и времени. Он танцевал с Диной. Прежняя робость, стеснительность ушли. Ему нравилось, что женщина доверчиво прижимается к нему, что отвечает на его улыбку. Иногда он легонько касался губами щеки Дины, и та, отстранившись, поблескивая карими глазами, грозила лукаво маленьким розовым пальчиком. Это была игра, цель, финал которой был известен каждому из играющих.
Золотаев с Ольгой затерялись в толпе, и Агапов с Диной не пытались их найти.
Часа в четыре утра веселье пошло на убыль. Люди постепенно стали расходиться. Собрались уходить Дина и Агапов.
Было по-прежнему тепло. Снег все шел и шел, будто кто-то щедро посыпал землю серпантином. Воздух был какой-то домашний, пахло чистыми простынями, когда их только внесешь в тепло с мороза, и яблоками.
В снежной круговерти фонари казались больше обычного, и свет от них был мутен, словно это был вовсе и не свет, а тень от него, которую трудно себе представить, но которая, наверное, существовала на земле, как существует тень жизни, тень мечты, тень красоты.
Дина была в темной цигейковой шубке и песцовой шапочке, очень шедшей ей.
— Я сегодня с ума сошла, — сказала она доверительно, по-свойски Агапову.
— Почему?
— Никогда в жизни столько не пила.