Пока Люк старательно пыхтит надо мной, я вглядываюсь в его лицо, на котором проступают вены, а к веснушчатым щекам приливает кровь, обесцвечивая веснушки. В эту ночь Люк старается только для себя — это его личный тайный обряд, — но я все равно получаю оргазм. Я вспоминаю, как почти два года назад Лесби зашла за мной в туалет и, оттеснив меня к стене, неожиданно робко и нежно поцеловала. Как она просунула свое мощное колено между моими ногами, когда я поцеловала ее в ответ, и я прижалась к нему, унимая ноющую внутри боль.
Я долго колебалась, рассказывать или не рассказывать об этом Люку. Не потому, что так будет «правильно» (что за ханжеская мутотень). Просто я не знала, заведется он или скривится от отвращения? Найти золотую середину между нормой и допустимым извращением в его случае крайне затруднительно.
В конце концов я решила молчать. Возможно, я бы все ему рассказала, будь Лесби чуть более модельной внешности.
Люк, зажмурившись, испускает последний протяжный стон. Мне бы хотелось, чтобы он не спешил, остался внутри ненадолго, однако он быстро «сдувается», опрокидывается на спину и, задыхаясь, лопочет, как сильно он меня любит.
Возможно, я навсегда залипну одной ногой в обывательском болоте, но это не умаляет того факта, что я тоже из тех женушек, которых выставляют напоказ. Просто я чуть-чуть отличаюсь от остальных.
Выйдя из кабинета директора, я решила действовать уравновешенно и целеустремленно. Пускай я самым неблагодарным образом подвела мистера Ларсона, но раздумывать над этим не было времени. Надо поскорее найти Оливию. Извиниться за то, что из-за моих криков ей влетело. Во что бы то ни стало вернуть ее расположение. Мне казалось, это вполне осуществимо: Оливия, считала я, пойдет на поводу у Дина, а огорчать меня было не в его интересах.
На переменках я всюду искала Оливию. Даже заглянула под дверцу «ее» кабинки в туалете. Напрасно — Оливия как сквозь землю провалилась. Чтобы поймать ее во время обеденного перерыва, придется прийти в столовую пораньше, пока остальные не набежали. Впрочем, Оливия первой появлялась за столом — по той простой причине, что никогда не стояла в очереди в буфет.
Она сидела на своем обычном месте и жевала желейные конфеты, предварительно растерзав их на кусочки. В уголке губ виднелся сизый кровоподтек. Мне стало плохо. Но не от того, как жестоко поступил с ней отец. Нет. Мне было четырнадцать, и я не умела сочувствовать. Этот кровоподтек предвещал мои похороны.
— Лив? — пробормотала я в надежде, что она смягчится, услышав свое прозвище.