Снова взревела артиллерия, командиры поднимали роты и батальоны и выводили их на передовую. Глазам изумленных пехотинцев предстала пустыня. Обыкновенная черно-серая пустыня. На три километра в глубину. Пушки замолчали, раздались свистки и стрелки привычно развернувшись цепью пошли вперед. По узким коридорам между ротами деловито порыкивая моторами поползли Т-26-е с бронесанями на прицепах. Штурмовые группы двинулись к своим объектам. Сопротивления почти не было, на фронте в сорок километров линия проклятого Маннергейма была прорвана!
Конечно кое-где вдруг оживали пулеметы, выкашивая кинжальным огнем взвод-другой, а подходивший химический танк расстреливал расчет ПТР из замаскированной ячейки, где то внезапно начинал кучно класть мины минометный взвод, беря кровавую плату с наступающих, по зигзагам ходов сообщения мелькали спины убегающих финнов, что бы через пару сотен метров развернуться и снова открыть меткий огонь. Все это было, но наступающим советским войскам было ясно как белый день — это агония. Единого фронта не было, а значит группы стреляющих упрямцев обходили танки с десантом, несколько очередей, хлопки гранат и щелканье сорокопятки, жиденькое «Ура» и пехотная цепь снова поднимается и идет вперед, с интересом разглядывая трупы, казавшихся непобедимыми финнов.
К 20.00 Особый танковый корпус под командованием комкора Павлова доложил, что установлен контакт с окруженными частями. Впервые с декабря 39-го красноармейцы и командиры испытали упоительное чувство — Победа! Войска медленно но верно шли вперед.
16/III-1949 г. 22.00 Москва. Кремль. Кабинет Сталина.
Климент Ефремович Ворошилов выглядел именинником и сиял как начищенный самовар, кажется он в тихую пропустил рюмочку. Вождь прохаживался по ковровой дорожке и слегка улыбался в усы. Товарищ Молотов сидя чуть в стороне, с грудой бумаг, радостно поблескивал стеклышками очков. В приоткрытую дверь заглянул Поскребышев:
— Начальник Генштаба.
— Пусть проходит, конечно. — Сталину, как это с ним бывало крайне редко, хотелось проявлять широкое, кавказское гостеприимство. Почти строевым шагом вошел Шапошников, спина прямая, в правой руке, с по-старорежимному чуть отведенным локтем, красная папка. Серое от хронического недосыпа лицо, мрачно-холодное.
— Здравия желаю! — Замер на вытяжку в трех шагах от двери. Ворошилов, не сдержав распиравших его эмоций, опередил даже хозяина кабинета:
— Здравия желаем, здравия желаем, дорогой Борис Михалыч! — Первого Маршала несло, но сам он этого не замечал.
— Ты че такой смурной? Или тебя не радует НАША победа?! — По лицу начальника Генштаба пробежала легкая судорога, казалось что интеллигентнейший Борис Михайлович сейчас или обматерит своего непосредственного начальника или плюнет на ковер.