Не обманул, приехал. Остановился у Марьи Ивановны и сразу начал делать обход по врачам. На третий день он сказал, что любит ее без памяти, но жениться сразу не может, потому что уже женат. Но дело за малым. Он получит развод, и они будут счастливы.
Бракоразводный процесс длился полгода, и все это время Улдис мотался между двумя столицами. Говорил, что ездит в Москву в командировку, Марья Ивановна проверяла, и правда — в командировку, на переквалификацию. Живут вместе чин-чином, вдруг сорвется с места и опять к жене — разводиться. Возвращался он оттуда взвинченный до предела. В Риге Улдис умолял, грозил и, как говорится, в ногах валялся, а жена, знай, твердила свое «нет». Марья Ивановна уже по собственной инициативе брала талончики к врачам и никогда не ошибалась, потому что «почки ни к черту, печень опять дала сбой, и вообще я обезвожен, как после дизентерии». Этот сумбурный период жизни Марья Ивановна пережила вполне безболезненно, потому что не верила в счастливый исход и смотрела на все как бы со стороны. Вернулся из Риги — хорошо, исчез бы навсегда — тоже пережила бы, потому что в жизни еще не то бывает.
А тут и счастье подоспело. Улдис развелся, и они поженились. Работу он нашел без труда. Марья Ивановна прописала его на своей площади.
Счастье было трудным. С удивлением для себя Марья Ивановна узнала, что в Риге у Улдиса остался двухгодовалый сын.
— Что же ты мне об этом раньше не сообщил?
— А что бы это изменило? Ты чудная, дивная, добрая. У тебя глаза ангела! Ты не знаешь, как важна в жизни доброта. Русалка моя, фея. Я не могу без тебя!
Приятно слушать такие слова, но Марья Ивановна недоумевала — что он в ней нашел? Кожа хорошая, ничего не скажешь, а так… Лицо — самое обычное, фигура — «такие сейчас не носят», бюст великоват и ноги слишком крепенькие.
И при чем здесь — «русалка»? Знай она, что у Улдиса полноценная семья, может быть, и не бегала бы по поликлиникам, не стояла в очередях, доставая дефицитные талоны. Представляя брошенку и мать-одиночку, Марья Ивановна поначалу угрызалась совестью.
— Покажи мне фотографию жены, — просила она Улдиса.
— У меня нет ее фотографии. Я с ней порвал навсегда.
— Тогда сына покажи…
Неохотно, но показывал. На одной фотографии был изображен младенец в кружевных пеленках, на другой — худенький мальчик уже на ножках, ручка тянется к другой руке, обладательница которой отрезана. Мальчик не вызывал никаких родственных чувств: просто чей-то ребенок, как вырезка из журнала.
Зато рижская жена, вызывала чувства, и это было отнюдь не сочувствием. Она была особой страстной, изобретательной и сделала все, чтобы жизнь молодых поменяла медовый вкус на полынный. Проводить мефистофельскую работу на расстоянии тысячи с гаком километров было трудно, но мстительница использовала телефон, телеграф, почту, однажды с оказией послала гадюку в банке. Посыльный и не подозревал, что везет. На банке было написано черной краской: «душа Марии Шелиховой». Правда, потом оказалось, что это не гадюка, а уж, но страху было предостаточно.