Однако через неделю, несмотря на желтевшие повсюду сугробы, ясно обозначился поворот. По неуловимым признакам в воздухе, в небе и на земле, знание которых дошло до Кэрол через десять тысяч поколений, она знала, что весна близится. День настал не такой ослепительный, пыльный, бесцеремонный, как тот вероломный захватчик неделю назад; он был напоен томлением и смягчен молочно-белым светом. Ручейки бежали по всем переулкам; словно чудом на дикой яблоне в саду Хоулендов появилась и защебетала малиновка. Все улыбались, говоря: «Зиме, видно, и вправду конец!» или «Теперь дороги живо просохнут. Скоро и в машины сядем. Как-то окунь будет клевать этим летом? А урожай, верно, будет неплохой!»
Каждый вечер Кенникот повторял:
— Не будем торопиться снимать шерстяное белье и выставлять зимние рамы. Как бы еще не ударили холода! Надо беречься простуды. Хватит ли у нас угля?
Просыпавшиеся в Кэрол жизненные силы заглушили в ней жажду преобразовательской деятельности. Она ходила по дому, обсуждая вместе с Би весеннюю уборку. Придя второй раз на собрание Танатопсиса, она ни словом не обмолвилась о переустройстве города. Чинно слушала она разные сведения из жизни Диккенса, Теккерея, Джейн Остин, Джордж Элиот, Скотта, Харди, Лэма, де Куинси и миссис Гемфри Уорд, исчерпывающим образом представлявших, по-видимому, английскую прозу.
К своей фанатической идее она вернулась, лишь посетив «комнату отдыха». Она часто поглядывала на это складское помещение, из которого было устроено пристанище для фермерш, где они могли поджидать мужей, пока те справляли в городе свои дела. Вайда Шервин и миссис Уоррен часто с особой гордостью говорили о том, что Танатопсис устроил эту «комнату отдыха» и нес совместно с городским советом расходы по ее содержанию. Но Кэрол никогда не бывала там до этого мартовского дня.
Она зашла туда как бы по внезапному наитию. Кивнула смотрительнице, почтенной толстой вдове по имени Ноделквист, и двум-трем фермершам, мирно дремавшим в качалках. Комната отдыха напоминала лавку по продаже старой мебели. Обстановку составляли расшатанные качалки, кривобокие камышовые кресла, сосновый стол, весь в царапинах, расползшаяся соломенная циновка, старые гравюры, на которых молочницы добродетельно предавались любви под сенью ив, поблекшие хромолитографии, изображавшие розы и рыб, и керосинка для подогревания завтраков. Окно на улицу было затемнено рваными занавесками и стеной гераней и фикусов.
Прислушиваясь к отчету миссис Ноделквист о том, сколько тысяч фермерш пользуются комнатой отдыха в течение года и как они ценят «любезность дам, устроивших для них такое уютное местечко, и притом — даром», Кэрол подумала: «Дешевая любезность! Мужья любезных дам торгуют с этими фермерами. Это просто вопрос коммерческой выгоды. Сама же комната ужасна. Ей следовало бы быть самой очаровательной комнатой в городе, где женщины, уставшие от своих кухонь в степной глуши, могли бы отдохнуть душой. И прежде всего нужно чистое окно, чтобы они могли видеть кипучую жизнь города. Когда-нибудь я устрою комнату отдыха получше! Настоящий клуб. Да! Я ведь уже представляю себе ее как часть моей будущей ратуши».