Не осталось ни мыслей, ни гордости. Только невероятная всеобъемлющая боль.
Потом тоже была боль, но уже другая, не такая острая. И нутряной ужас при мысли, что это уродство, этот ожог, спаливший пол-лица, — навсегда.
И даже понимание, что это «навсегда» продлится совсем недолго, не утешало.
Еще были слезы. Беспомощная бабская истерика, с подвыванием, всхлипыванием, тонким повизгиванием. Маг стоял рядом и чуть морщился, когда крики Уго становились слишком громкими.
Никто не пришел на шум. Здесь, в полной выпуклых теней темноте, не было живых людей. Только беловолосый выродок — хозяин этого места. И он не был человеком.
Уго упал на каменный пол, мечтая умереть и понимая, что это случится не раньше, чем того захочет его мучитель. Слезы продолжали течь и течь, сорванное горло хрипло скулило, и все это слышалось как будто со стороны. Так, словно Уго не имел к этому отношения.
Он едва почувствовал удар. Магу пришлось еще пару раз пнуть его, чтобы привлечь внимание.
— Где находится штаб-квартира Ордена?
— Не знаю, — прохрипел Уго, проклиная свою гордость. Разве теперь палач поверит, что он, Уго, знает не больше, чем пара трусливых слюнтяев?
— В следующий раз будет глаз, — равнодушно сказал маг. — Так что лучше рассказывай.
Как издалека он услышал дрожащий голос Орландо:
— А я?! Что со мной? Вы меня отпустите?
— Я тебя убью.
— Что?!
— Клятва, которую я дал князю Церы, не оставляет вариантов. Сказал бы «мне жаль», но мне не жаль. Не люблю все, что связано с Хаосом. И презираю культистов.
— Ты обещал, что отпустишь нас, если мы все расскажем! — взвизгнул Альберто.
— Я солгал.
Франческа
Я заглядываю в комнату, озираюсь. Мне еще не приходилось бывать здесь. Обстановка мало отличается от моих покоев. Комод у стены, рядом с ним большое зеркало. В центре кровать под балдахином — не убрана, одеяла и подушки навалены кучей. Стены в гобеленах. Ставни раскрыты, на полу косой прямоугольник солнечного света.
На первый взгляд в комнате никого. На второй можно заметить, как вздрагивает свернутое валиком одеяло. А если прислушаться, то даже различить сдавленные всхлипы.
Открываю дверь чуть шире и бочком протискиваюсь внутрь.
Мужские покои. Мне не полагается находиться в этой части замка, но в последнее время все встало с ног на голову, так что трудно принимать правила всерьез.
— Привет, — говорю я. — Можно, я посижу с тобой?
Он в ответ замирает. Пытается сделать вид, что здесь никого нет. Он всегда так делал раньше. Я помню.
Прохожу через комнату, чтобы, поморщившись от боли, сесть на краешек кровати.
Я веду себя неприлично. «И плевать», как любит говорить Элвин Эйстер.