А сейчас я просто жалею, что затеяла эту игру. Желание сделать все по-своему, против воли отца, оскорбленное самолюбие, жажда мести сыграли со мной шутку не менее дурную, чем я с Элвином.
Это была глупость.
И теперь я в полной власти этого человека.
Человека ли?
* * *
Ближе к ночи мы останавливаемся в трактире, и он представляет меня своей женой, а потом отводит трактирщика в сторону и о чем-то с ним шепчется, сдабривая рассказ медной монетой.
Закрывается дверь номера, отделяя нас от мира, опускается задвижка. И я остаюсь с ним наедине.
— Здесь только одна кровать.
— Ага. Мы же супруги, дорогая.
Я отшатываюсь. У меня больше нет ни статуса, ни титула, ни отца. Я — никто, и меня некому защитить.
Да и кто бы смог защитить меня от чудовища, способного уничтожить армию?
— Не подходите, — голос срывается.
Кривая усмешка на жестком лице.
— Почему нет, Франческа? Назови хоть одну причину.
Я пытаюсь сбежать, прошмыгнуть мимо, но это бесполезно. Он ловит меня, я кричу, трепыхаясь в его руках.
— Не надо орать, — выдыхает он мне в лицо. — Никто не придет на вопли. Я сказал трактирщику, что моя жена скорбна разумом.
Я дергаюсь, пытаюсь освободиться, остро ощущая свою беспомощность. Неужели все закончится насилием? Элвин удерживает меня за запястья, его руки — как стальные клещи кузнеца. С болезненной ясностью понимаю, насколько он сильнее.
Он швыряет меня на кровать, наваливается сверху. Вырываюсь — неумело и тщетно. От него опять пахнет костром. Знаю — теперь этот смрад будет приходить ко мне в кошмарах вместе с мелким, похожим на черный снег пеплом.
Элвин заводит мне руки за голову, стискивает запястья. Наклоняется ниже. Я бессмысленно царапаюсь, мотаю головой. Неужели мне когда-то нравились его поцелуи?
Его нога раздвигает колени, как я ни пытаюсь сопротивляться.
Он сильный. Слишком сильный. Или я слишком слаба.
Это как в дурном сне, где все наизнанку. Поцелуи грубы и болезненны. Прикосновения, которые раньше дарили столько восхитительных эмоций, теперь отзываются спазмами отвращения. Я еще пытаюсь сопротивляться, но уже понимаю — бесполезно. Ничто не помешает ему сделать это со мной.
Меня трясет от гадливости, пока он расшнуровывает лиф, запускает руку под платье и тискает меня. Пытаюсь забыться, уйти в себя, сбежать, но унижение прорывается злыми слезами, которые нет сил сдержать. Мой мучитель замирает. Правая рука по-прежнему сжимает мои запястья, лицо близко-близко — не отодвинуться.
— Пожалуй, вы правы, Франческа, — говорит он медленно. — Как-то не то получается. Такое чувство, что никто из нас не получает удовольствия. Никогда не насиловал женщин — и, похоже, правильно делал.