Осколок Хаоса в душе, отравленный шип, шептал что-то тихо, на грани слышимости.
…Пусть ее, да, красива, но мало ли красивых, все умирают, пришла и ей пора, да, будет много крови и криков, но не ты же будешь резать, просто смотри, слушай, пей силу, даже так можно подкормиться…
Смешно. Пришел сюда — подсмотреть украдкой за чужим таинством. Как монах, давший обет целомудрия, за совокуплением. И вот — уже думает, как вытащить девчонку. Прервать пляску.
…Красивая… жалко…
Добежать бы до ближайшего храма, кликнуть дознавателей. Так пока решат, пока соберутся… Что останется от девочки к тому моменту?
Жрец медленно поднял руку с зажатым кинжалом, и Джованни решился. Нырнул вперед, уцепившись руками за край доски, и повис. Разжал руки и приземлился — хорошо приземлился, мягко. Прямо за спиной жреца.
Он не стал говорить красивых речей, призывать остановиться. Знал — бесполезно. До начала ритуала еще можно было воззвать к совести или разуму, если они оставалась у кого-то из пятерки. Просить служителей прекратить пляску — все равно что убеждать любовников прервать совокупление.
Нет, Джованни не стал сотрясать воздух словами. Он ударил.
Кинжал вошел под ребра легко, правильно вошел, куда надо. Джованни умел не только сражаться по-честному, но и бить подло.
Мать выучила.
Чуть провернув лезвие в ране, он выдернул дагу и отскочил. Все заняло не более секунды. Жрец еще дышал, еще стоял, чуть покачиваясь, не понимая, что уже мертв, а оружие Джованни уже летело навстречу второму культисту…
Не сумел. За мгновение до того, как кинжал должен был встретить горло — беззащитную полоску смуглой кожи, едва заметную в тени капюшона, — противник вскинул руку. Кинжал раскроил плоть, скользнул по кости, в лицо плеснула горячая кровь…
А культист притянул его к себе, ударил резко, больно — под дых. И добавил, для верности, ниже пояса — бесчестный, подлый удар, от которого все тело затопили волны боли. Она выстрелила от паха вверх, отдалась спазмом в желудке. Пальцы разжались сами собой, не в силах удержать рукоять, выпущенный из рук кинжал звякнул об алтарный камень. Джованни взвыл, согнулся в кратких, мучительных конвульсиях. Третий удар — сверху, ребром ладони по склоненной шее — заставил его покачнуться и рухнуть на чуть влажные доски.
От них пахло землей и плесенью.
Теперь его били ногами. Трое… а может, и четверо. Били и ругались — по-маджаратски, богохульствуя, то призывая Черную, то обещая сотворить непотребство с матерью Джованни. Сознание вспыхивало и гасло, поглощенное огненными вспышками боли — щедрый град пинков по рукам, ногам, выставленным в тщетной попытке прикрыться, в живот и снова ниже…