Элвин
Когда за ней захлопнулась дверь, мне стало стыдно за свой сарказм. Просто не знал, что еще ответить на такую новость.
Что-то поменялось в мире, пока меня не было. Я бродил по дому и чувствовал себя здесь чужаком.
Переходил из комнаты в комнату, брал в руки какие-то безделушки, пытался вспомнить себя — каким был раньше. И не мог.
Любому, кто считает себя изрядной ценностью и пупом земли, я бы посоветовал прокатиться на моем корабле. Весьма отрезвляет.
Меня не было десять лет, и мир не остановился. Планеты не сошли с орбит, вселенная не рухнула. Она этого даже не заметила. Кажется, никто и не заметил, кроме Франчески.
Сеньорита хотя бы скучала…
Еще, как выяснилось, скучал мой выигрыш. Не думал, что Гейл вообще что-то вспомнит, слишком недолго я был его хозяином, но конь меня узнал и страшно обиделся. Пришлось потратить не меньше часа на заискивания, пока рыжая скотина согласилась хотя бы выслушать мои оправдания.
Смешно, но под прицелом обиженных красных глаз я и впрямь почувствовал себя виноватым. Бросил друга на десять лет — ну чем не сволочь?
Вечером Франческа вернулась. Все такая же сдержанная, исполненная внутреннего достоинства. Я смотрел на нее и не мог наглядеться…
Я ждал и боялся найти Франческу женой стряпчего — растолстевшей и подурневшей. Но она осталась собой. Те же волшебные шестнадцать — безупречно гладкая кожа, едва заметный румянец на щеках, ни одной морщинки вокруг глаз…
И все же она изменилась. Стала мягче, не такой порывистой. Нет, ее внутренний огонь не погас. Но она словно укротила снедавшее ее душу беспокойное пламя. Ее сила — сила бойца, стержень, что я иногда ощущал в сеньорите под внешней ранимостью, теперь проявлялся в каждом жесте, в рассудительных словах и умении промолчать.
Я слушал рассказ, как она отвоевывала свое место в мире Изнанки, как добивалась уважения фэйри, вопреки своему полу, возрасту, расе и статусу. Как помогала людям выкупать родственников, заключивших неудачные сделки. С ее легкой руки пропасть, разделявшая людей и фэйри, стала чуть меньше…
Слушал, завидовал, восхищался. Вспоминал сказанные ею тогда, десять лет назад на прощание, слова и понимал, что должен, обязан отпустить ее. Даже если мне будет плохо без нее, она заслуживала свободы. Я не знал никого, кто заслуживал бы свободы больше Франчески. И как бы мне ни хотелось запереть ее навсегда в своей башне — защитить, спрятать, эгоистично сохранить для себя одного, чтобы сеньорита скрашивала мой досуг, когда уставал от мира и светской мишуры, я не имел никаких прав на нее.