Робея, последыш отвел глаза на столешницу и увидел, что по ней, среди блюд и в тени братин и кубков, несутся со стороны ромеев на северскую сторону не тараканы, а скачет настоящее конное войско, а над войском летят не мухи, а стаи крохотных разноцветных птах с длинными, как носики у комаров, клювами.
Отец, тем временем, протягивал ему со стола сладкий кренделек, веля подойти.
Княжич шагнул раз и другой безо всякой тропы и взял кренделек, потянувшись к нему издалека.
— Не бойся, сын, — повелел отец вслед за теткой.
Чужой приторный запах стал так силен, что последышу не хотелось подносить ко рту даже свое любимое лакомство. Он искоса поглядел на главного ромея, и лицо-ладонь перед ним нестрашно улыбнулось.
— Вот он здесь, Агатон. Я выбрал, — сказал отец главному ромею. — Он будет самый умный из всех.
Ромей снова улыбнулся, взглядом не отпуская последыша. И его улыбка стала княжичу такой теплой и доброй, что малому захотелось переплыть на ней, как на красивой ромейской лодке, от кремника на другую сторону реки.
— Мое слово крепко, — твердым голосом продолжал отец. — Твой василевс увидит сам… Сын, подойди ближе.
Отец протянул над последышем свою огромную руку, и последыш впервые устрашился ее, как чужой силы, не подвластной простым заговорам.
Княжич собрался с духом и едва смог подвинуться еще на полшага, вдруг сделавшись весь уморенным, как те одуревшие от ромейского дыхания осы.
Ладонь отца жарко прикоснулась к его темени, а потом погладила между лопаток.
— Счастье — тебе, сын, — сказал отец, убрав руку. — Я видел только край ирия. Ты увидишь весь ирий.
Перед последышем все тропы, все дороги вдруг потеряли свои начала и концы. Перед ним теперь расстилалась только бескрайняя гладь стола, лишенная всяких троп и дорог и уставленная золотыми блюдами, до которых никогда не дотянуться.
Последыш вдруг догадался, что его уже никогда не отпустят назад, на то поле, где он охотился с братьями на грозного тура и уже никогда он не сможет рассказать Коломиру о том, что случилось. Ведь еще ничего не случилось, а когда случится, то уже не останется никаких обратных дорог и троп.
И тогда последыш разревелся что было сил, и все — стол, блюда и ромеи — поплыло в его глазах, как льдины в половодье. Только отец и Богит остались на своих местах, их никуда нельзя было смыть слезами.
Главный ромей, которого звали Агатон, рассмеялся и заговорил, чеканя языком из северских слов забавные маленькие украшения:
— Вижу, каган Хорог: из твоих сыновей этот самый догадливый.
Стараясь заглушить его голос, последыш занялся ревом еще сильнее.