Из той бойницы, предназначенной для стрельбы в подошву стен, вылетело цельное яблоко и едва не угодило Броге в лоб.
— Рат! — в полный голос кликнул слобожанин того, кто «стерег» вежу.
Княжич затаил дыхание: Брога назвал не чужое имя. Рат приходился ему племянником. Когда княжича забирали к себе ромеи, Рату шел девятый год.
— Чего тебе, Слобода? — донеслось сверху. — Шустро подобрался.
— Да вот думаю Турову яблоньку обтрясти. — И Брога крепко уперся руками в вежу.
— Гляди, вчерашний дождичек стрясешь…
Брога успел спрыгнуть с вала, едва не попав под «дождик» веселого Рата, любившего, как и Уврат, всякие злые каверзы.
— Ромеев, небось, уже видал, — донесся голос с башни, — раз давно мышкуешь.
— Как же, видал, — важно усмехнулся Брога, подмигнув княжичу. — Два рогатых да три кудлатых…
— А шесток — ты без порток! — опередили с башни.
— Теперь-то что, велишь, княжич? — растерянно зашептал Брога.
— Зови его за раками, — велел Стимар, вспомнив, что для Рата в давние времена то была самая любимая охота. — На Свиной Омут… Скажи, что княжич зовет.
Брога передал.
— Какой княжич? — удивилась вежа.
Сердце у Стимара вдруг гулко застучало, словно молот в ближайшей кузне, и он не выдержал — вышел из защиты слободской тропы и твердым шагом подступил к веже.
— Слезай, Рат! — крикнул он, довольный, что ошеломит родича. — Стимар тебя зовет! Или у тебя с твоими раками уже договор на меже?
Брога гоготнул позади.
На башне затихли. И вдруг в ее утробе загремело что-то, будто котел уронили на лестнице.
— Княжич?! — донесся сверху чей-то испуганный голос, не Ратов.
— Он! — изумленно подтвердил Рат. — Выколи мне глаз, он!
Снова гулко, еще громче загремело внутри вежи, и сама вежа будто покачнулась из стороны в сторону.
— Княжич Стимар! — раздался крик уже внизу, за стеной кремника. — Княжич Стимар вернулся! Встречайте!
Весь град внезапно зашумел, как людное торжище. Во все стороны сорвались со стен и тына сороки да галки.
Первой к княжичу подскочила под ноги собака, но, поджав хвост, залилась испуганным лаем и попятилась.
Брога, почуствовав, что праздник чужого рода не для него, тоже стал отступать и, когда княжич поднял на него глаза, только развел руками и рассеянно пробормотал:
— Гляди-ка, все признали, а эта холопка не признала.
Лай донесся и до ушей старого жреца Богита, и до ушей силенциария Филиппа Феора, и оба насторожились. Богит увидел над градом кроваво-алую радугу и пуще устрашился того, что уже ничем не предотвратит беду, грядущую вместе с княжичем в кремник. Силенциарий же вспомнил, как однажды из цареградской ночи донесся подобный этому лай а потом, спустя много дней, ему рассказали, что собака лаяла перед воротами на человека, принесшего в город чуму.